"Виктор Эмский. Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину (Химериада в двух романах)" - читать интересную книгу автора

говорится в одной несыгранной нами пьесе, с паршивого козла - хоть шерс-
ти клок! А ну, мудила, снимай амуницию!..
- Это... Это как это?! - ахнул я, - Господа!.. Граждане!.. Ребя...
Но они, экспроприаторы ненавистные, и слушать не стали! Они просто
взяли и вытряхнули меня их моего однобортного, с целым, бля, состоянием
в карманах. Вытряхнули, да еще ногой поддали для ускорения.
- Адью-гудбай!..
И вот я, Тюхин-Эмский, полетел, помчался, елки-моталки, обгоняя свои
же собственные ноги, слава Тебе Господи, - целый, но опять голый, опять,
елки, в чем мать родила, побежал, прикрывшись ладонями, - вперед и по
ходу - в сторону Кирочной, пардон, Салтыкова-Щедрина...
Ну, а куда же, куда еще мне, теперь уже и не Финкельштейну, остава-
лось податься, голубчики вы мои?!

Глава восьмая Несусветная моя, невозможная...

Там действительно был звонок с пластмассовой пупочкой. Может, и крас-
ной, из-за очков не ручаюсь. Была еще медная табличка под ним:
ВОВКИН-МОРКОВКИН М. Т.
свидетель и очевидец
Дверь распахнулась мгновенно, словно за ней стояли и с нетерпением
ждали меня.
- А папы нет! Па... - начала было она и ойкнула, и быстро закрыла
глаза руками.
- Меня ограбили, - сказал я, жалкий, сутулый, как на призывной комис-
сии. - Сволочи какие-то, - переминаясь, добавил я.
- Да вы проходите, проходите! Там у нас пол мраморный, простуди-
тесь...
И конечно же, честнее было бы мне сказать ей в ту минуту, что просту-
да мне, увы, уже не грозит, на худой конец, хотя бы извиниться за столь
позднее вторжение... В конце-концов - сходу, как Афедронову, признаться,
что она сразу же, с первого взгляда - понравилась мне, Тюхину, светлая
такая, худенькая, в розовой такой, с оборванной лямочкой, комбинашке, в
белых резиновых тапочках... Ах, бочку арестантов мог бы я по старой
практике натолкать ей, но не сказал ничего. Просто надел пижаму, которую
она мне вынесла со словами: "Это папина, стираная". Я оделся в полосатую
пижаму - точно такая была у меня в психушке - и мы пошли на кухню отог-
реваться.
Она, глупенькая, зажгла все четыре конфорки. Мы сели за стол, колче-
ногий, крытый клетчатой, с паровозиками, клеенкой, сели и стали смотреть
друг на друга. И чем дольше я смотрел на нее сквозь волшебные свои розо-
вые очки, тем покойней и теплее становилось у меня на душе. И когда я
понял: все, это судьба - я положил свою дурацкую ладонь на ее по-девичьи
тонкое запястье и сказал:
- Какие-то они странные были, во фраках...
- Одинаковае такие и один заикается? - оживилась она. - Это
братья-близнецы Брюкомойниковы.
- Брюкомойниковы?! - удивился я.
- Они у нас бьют, - посерьезнела она.
- Жидов? - упавшим голосом спросил я.