"Виктор Эмский. Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину (Химериада в двух романах)" - читать интересную книгу автора

от чего - может, от духоты, может его, хиляка, малость помяли в толкот-
не. Не знаю. Но стервь Даздраперма и тут не упустила случая сунуть мне
локтем в печень и торжествующе заявить:
- Знай, говнюк, наших! Это у него голодный обморок! Как у Цюрупы! - И
она, зараза, больно куснула мое левое ухо и захохотала.
И ведь накаркала, ворона мокрая!..
После переклички начались танцы. Даздраперма сходу объявила "белый"
и, вытащив меня на средину зала, учинила форменную ламбаду. И вот, когда
во время финального па я, запрокинутый, оказался на ее могучем бедре,
когда музыка смолкла, а восторженные зрители, обступившие нас, еще не
отошли от столбняка, в животе моем опять заурчало...
Спазм был нечеловечески долог и звучен.
- Отс-ставить! - прошипела Даздраперма и с очаровательной улыбкой пе-
ребросила меня на другое колено. Увы, увы!..
Я ведь, признаться, по натуре своей существо мнительное, с комплекса-
ми. Всю жизнь я, Тюхин, мучительно стыдился чего-то. К примеру, в
детстве я буквально места себе не находил из-за того, что отец мой был
не советский простой, как, скажем, отец Рустема, человек, а чуть ли не
адмирал да еще к тому же - второго ранга! С трудом повзрослев, я усты-
дился своей, похоже, наследственной, нездоровой, как рукоблудие, склон-
ности к сочинению гражданственных виршей. О, кто бы знал, как мне было
стыдно, когда стишок про очередной съезд партии был напечатан в городс-
кой пионерской газетке, причем под моей настоящей, нетюхинской фамилией,
с указанием номера школы и даже класса... А уж когда вдруг приняли в Со-
юз писателей, да еще, как на грех, наградили тоталитарной премией - аж
запил со стыда...
Ну, в общем, когда она меня вынесла на улицу и, смаху приложив к
стенке, рявкнула:
- Ну и гад же ты, Тюхин! Да я даже под Жоркой, под Мандулой такого не
слыхивала! - когда она мне сказанула это, да еще с чувством, со сверка-
нием очей, - я в буквальном смысле чуть не сгорел со стыда! А Даздрапер-
ма, дурында вербованная, вынула "беломорину" и, не найдя позолоченной
своей зажигалочки, по-хамски прикурила от моего пылающего лба.
Господи, не помню, как и домой дошел! А едва мы с Идусиком переступи-
ли порог, позвонил вдруг Ричард Иванович.
- Слушайте, друг мой, - сказал он, - а чего это вы давеча про голубей
разговор завели, неужто аппетит... м-ме... проснулся?
- А что - не должен? - сглотнув слюну, спросил я.
- Да нет, почему же, - уклонился от прямого ответа слепец-провиденци-
алист. - Только имейте ввиду - жрать здесь все одно... м-ме... нечего.
У меня потемнело в глазах.
В кишках немелодично пело и поуркивало. Окончательно очумев, я пога-
сил свет, но стало еще хуже: во тьме начались голодные видения. Я и не
подозревал в себе такого изощренного воображения. Мерещилась родимая ка-
ша - гурьевская, гречневая, пшенная, овсяная, манная, гороховая, перло-
вая - о солдатская "кирза"! - в мисках, в бачках, в дымящих походных
кухнях на колесах!.. Сводил с ума запах свежевыпеченного хлеба - черно-
го, горячего на излом, с хрустящей корочкой. Мучительно хотелось сварен-
ного женой-хохлушкой борща, белорусской бульбы, узбекских мантов, мол-
давской мамалыги, грузинского, с колечками лука, шашлычка... Дразнил