"Виктор Эмский. Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину (Химериада в двух романах)" - читать интересную книгу автора

опустевшей миской вычерчивает в воздухе знак креста...
- Так что ж ты раньше-то!.. Эх!.. Да ведь он же - закрестил дверь!..
Она шмыгает розовым носиком, она покаянно кивает головкой и, тяжело
вздохнув, ставит мисочку на холодильник.
И я смотрю на нее, такую другую, совсем непохожую на ту, впервые мною
увиденную через волшебные розовые очки, которые, кстати, лежат у меня в
кармане, я смотрю на мою теперь уже старомодно амбивалентную и жалость
комом подкрадывается к горлу. Ну и гад же ты, Тюхин! - клеймю я самого
себя, - ты хоть понимаешь, что ты натворил, сволочь антипартийная?! Ведь
это надо же - совратить такого чистого, беззаветно преданного идеям И.
В. Левина товарища! И ведь как, чем?!.. Ну ладно бы - той самой штукой,
которую тебе непонятно зачем откорректировали. Что ж - сказали бы умные
люди, - дело житейское. Любовь, как известно, - зла... Но, Бог ты мой,
когда непримиримость к несправедливости, урча и постанывая, меняют на
вареную картошечку, пусть даже - в мундирах?! - когда творится этакое!..
Нет, вы представляете: не успеешь погасить свет, чуток пригреться, а она
уже вышмыгивает из-под одеяла. Шлепают по полу белые тапочки, клацает
дверца холодильника. И вот я слышу чавканье... О-о!.. "Милая, ты что де-
лаешь?!" - "А что же еще прикажешь делать с тобой, Тюхин?! - жру!.."
О несчастная моя жрица, увы, не любви! Это ведь я, выродок, чиркнув
спичечкой, зажег ритуальный огонь на кухонном капище твоего пагубного
культа! Я, змей-искуситель, сказал: "Хочешь попробовать?". Господи, да
разве можно забыть это, по-детски наивное, как привычка дуть в дуло пос-
ле выстрела: "А это что - съедобно?". - "Это не только съедобно, это
очень даже вкусно!" - "Вкусно?! А что такое - вкусно?.." И в ответ - о,
Тюхин, Тюхин! - "Это когда тебе хорошо, как Померанцу, любознательная
моя...".
Нет, нет мне, мерзавцу, прощения! - патетически восклицает во мне го-
лос Эмского, на что другой мой голос - тюхинский - вполне резонно от-
ветствует: "Да брось ты, Витюша, выябываться! Человеку кушать хочется,
вот он и ест, потому как оголодал в этом своем Тартаристане еще круче,
чем ты в своей Гайдарии!..". "Таки - нет или таки - да, Финкельштейн?.."
- "Таки - йес", - соглашается Давид Шлемович.
- А коли так, тогда вот что я тебе скажу, многоликая моя, - говорю я,
вынимая из пальчиков моей ненасытной личиночки двузубую трофейную вилку,
- солдатом, лауреатом, конформистом, клятвопреступником, самоубийцей и
даже замаскированным под славянофила пархатым жидом - я уже был. Пришла
пора испытать на своей, чудом уцелевшей шкуре, участь полтергейста, то
бишь - духа, для которого, как известно, даже кремлевская стена - не
преграда. Ужасно шумного, между прочим!.. - И с этими словами я, впервые
за все эти годы открыто, по-нашему, по-русски - справа налево как читал
свой запрещенный Коран дядя Минтемир - перекрестился и, изо всех сил
зажмурившись, боднул дурной своей головой неприступную с виду прегра-
ду...
Я лежал на паркетном полу, а по ладони моей ползла божья коровка. В
голове позванивало, уши были заложены, как в самолете, а она все ползла
по моей линии жизни, и было щекотно, и бешено колотилось сердце.
Это был огромный, со старинным камином и книжными стеллажами под по-
толок, холл. Странно знакомый, имевший какое-то необъяснимое отношение к
моей скромной персоне. И эти вот часы без стрелок на камине, старинные,