"Виктор Эмский. Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину (Химериада в двух романах)" - читать интересную книгу автора

с двумя бронзовыми молотобойцами. И мордатый рыжий котяра, спавший в ко-
жаном профессорском кресле. Я даже откуда-то знал, что его зовут Парамо-
ном. Кстати, и он, зверюга, ничуть не удивился моему неожиданному втор-
жению, только потянулся и, выпрастав когти, зевнул.
- Марксэн хороший! - скрипуче сообщил мне сидевший в клетке попугай.
И тут взметнулись тюлевые шторы, пахнуло морем. Теплым, южным морем
моего детства, такого давнего и счастливого, что, казалось, будто и не
моего.
С веранды, клацая давно не стриженными когтями, вбежал каштановый
коккер.
- Ах, Джонни, Джонни, - сказал я, незапамятный, - ну и где же ты,
бродяга, шлялся?.. Не стыдно?..
Ему было стыдно. Сознавая свою вину, давным-давно сбежавший от меня
коккер лег кверху лапами и замолотил обрубком хвоста по паркету. И тогда
я встал и вынул из холодильника плошку с его вчерашним мясом.
Все мне здесь было знакомо до мелочей. Я бывал уже когда-то в этом
доме, в этой стране с чудным названием - Лимония. И отсюда до моря, до
Банного спуска, по которому я, рискуя свернуть шею, три раза на дню схо-
дил на пляж, было рукой подать.
Я узнал каминные щипцы, вспомнил даже, как однажды, пытаясь прику-
рить, выронил уголек на вьетнамский ковер - вон оно пятнышко - и попугай
заорал, веселя сборище: "Тюхин растяпа!.. Р-растяпа!..".
Я узнал телевизор "Шарп", детскую кроватку в углу, аквариум со скаля-
риями, большущий, зачем-то в багете, цветной снимок лемура над письмен-
ным столом, и, конечно же, сам стол - старинный, с резьбой, чуть ли не
тот самый стол из того самого гарнитура великого князя К. Р. - тоже, за-
мечу, моего коллеги и, что характерно, единственного поэта на свете, ко-
торого К. Комиссаров уважал практически безоговорочно, а напиваясь, даже
цитировал. Где-то я уже видел это дубовое чудо-юдо, сиживал за ним, и,
похоже, не раз. Но где, когда?..
И еще одно безусловное знание как-то сразу же обозначилось во мне. Я
мог поручиться, что каминные часы без стрелок вовсе не были сломаны, но
вот заводить их не имело ни малейшего смысла - молотобойцы все равно бы
не затюкали своими пролетарскими молоточками по бронзовым цепям земного
шара. В этом мире у времени было иное назначение. И когда я услышал в
саду голоса, которые ни чуточки не изменились за сорок лет, я вобщем-то
не особенно удивился. Я только сосчитал про себя до десяти и на цыпоч-
ках, чтобы не спугнуть пацанву, подошел к полураскрытым дверям на веран-
ду.
Их было четверо - Скоча, Вавик, Сова и Китаеза. Их было четверо и
они, сукины дети, трясли яблоню. Господи, как будто и не было окопчика
под Белоостровом, где они вот так же - вчетвером - и подорвались, свин-
чивая головку со снаряда. Пятым, по всем законам арифметики, был бы я,
по почему-то не поехал. Сколько раз все пытался потом вспомнить - поче-
му? - чья рука меня спасла от смерти тогда - ангельская или рука отца,
силком потащившего нас с Рустемом в баню?..
Я взял коккера за ошейник. Нет, этот охломон даже и лаять бы не стал.
Он просто кубарем слетел бы с веранды и заслюнявил всех четверых до не-
узнаваемости. Так что невозможно было бы разобраться, как тогда, после
взрыва, где кто...