"Пер Улов Энквист. Пятая зима магнетизёра " - читать интересную книгу автора

чувствуя, как волна возносит его из пропасти на гребень, он чувствовал то же
удивительное опьянение, некий соблазн, опасность, нечто неподвластное его
контролю.
Я творю для них произведение искусства, думал он, сотканное из
сомнений, недоверия и ловкости. И я должен сделать так, чтобы доверие их все
росло, чтобы восторг усугублялся, пока этот восторг не заслонит от них
реальный мир.
Но я нуждаюсь в них. Нуждаюсь в них как в орудии, направленном на них
самих.
Он навсегда запомнил чужеземца-монаха, который пришел в его родной
город и сначала проповедовал на площади, а потом ему разрешили говорить в
церкви. Мать Мейснера на коленях стояла на жестком каменном полу, запрокинув
кверху лицо, в совершенном экстазе. Но еще яснее запомнился ему священник.
Один перед поднятыми к нему лицами, которые покачивались взад и вперед, он
взмахивал тяжелыми, несокрушимыми, как скала, руками над головой молящихся,
спокойный, повелительный, в сознании своего, не подлежащего сомнению
превосходства.
Он вспоминал, как он сам, сын подрядчика Мейснера, плакал от восторга,
и не потому, что внушаемое человеком на кафедре и в самом деле было правдой,
а потому, что все это - экстаз, крики, доверие - под силу вызвать одному
человеку. Под силу претворить восторг в произведение искусства.
Неделю спустя монах умер.
Доверие еще не все, думал Мейснер, часто моргая. Доверять можно и
дереву. А вот доверять восторгу - это нечто иное. Хитроумнейшее орудие
порождает прекраснейшее самозабвение, в котором созидательная сила.
Тогда я прикасаюсь к флюиду мироздания.
Проспали они, должно быть, уже довольно долго. Мейснер встал, ловкий,
гибкий, бесшумный, как зверь; подошел к Ткачу, спавшему глубоким сном.
Мейснер улыбнулся. Его крутые скулы были теперь чисто вымыты, лицо казалось
очень белым. Он медленно подошел к женщинам.
Наклонился и стал разглядывать старшую из двух.
Потом, взяв ее за плечо, осторожно потряс, а когда она быстро,
испуганно села, предостерегающе закрыл ей ладонью рот.
- Тсс! - прошептал он.
И указал рукой в темноту позади костра. Она вглядывалась в его лицо, не
понимая.
- Пойдем, - беззвучно произнес он одними губами. - Пойдем.
И, не дожидаясь ее, вышел из освещенного круга и скрылся среди
деревьев. Она неуклюже поднялась и поплелась за ним, тщетно стараясь ступать
как можно бесшумнее. И вдруг он оказался прямо перед ней, метрах в двадцати
от костра, но почти скрытый темнотой.
- Что? - прошептала она. - Что?
Он указал на ее юбку.
- Сними ее, - тихо распорядился он.
Она уставилась на него, но потом, наконец, поняла: он и впрямь имеет в
виду то, что сказал. Тогда она начала медленно развязывать пояс, юбка упала,
а она стояла, обнажив живот и округлые, еще не старые бедра, словно
мраморная статуя, у которой срезали верхнюю часть. Под выпуклым животом
почти не виден был маленький черный треугольник, который, она знала, ей
предстоит принести в жертву. На ней осталась короткая темно-серая кофта: в