"Асар Эппель. Смятение несуразного немца" - читать интересную книгу автора

Затем купила на нее леденцового петуха и принялась его нагло облизывать
и сосать.
Ничего горше этого события ни до, ни после в его жизни не случилось, и
пожизненная эта травма навсегда разделила его с остальным, какое бытовало
вокруг, человечеством.
Жизнь обернулась метафорой непрерывно отнимаемой монеты.
После войны (он уже был молодым человеком) им пожаловали квартиренку.
Жить по-новому было никак не привыкнуть. Несмотря на "удобства", мать на
всякий случай держала в квартире дрова, и жилье пахло сыростью, а еще
сарайными котами. Из разопревших в домашнем тепле поленьев появлялись
ползать мокрицы. Он брезговал ими и, содрогаясь, ждал, когда по нему самому
проползет что-то многоногое, щекоча цепкими своими мельтешащими ножками.
Мать, маниакально держась за житейские привычки, стала попивать
покупаемое в сельпо вино под названием "Крепкое" и, к удивлению всех,
спилась.
Опустившийся, но ироничный отец то и дело переиначивал Гете. В
знаменитом "дас эвиг вайблихе цит унс хинан" столь хитро произнося слово
"вайблихе", что всякий раз становилось неловко. Как видно, его тоже занимали
придаточные смыслы.
Между тем, Грурих вырастал привлекательным видным мужчиной, и в
какой-то момент до него вдруг дошло, что ему никогда не доводилось слышать
голос козодоя и одышливый свист лебединых крыльев, что он так и не завел
собаку, не умирал от страха высоты над норвежским фьордом, не распевал
латинскую молитву в огромном, как вселенная, Миланском соборе вместе с
сорока тысячами присутствовавших там сомолитвенников...
"И уразумение этого пришлось к тому времени, - думал прилипший к
простыням Грурих, - когда я составил свой первый перевертень".
Он как-то прочитал "Россия" справа налево. Получилось "я и ссор". Затем
прибавив с обоих концов "а", и образовалась зловещая сентенция "А Россия я и
ссора".

Я открыл это внезапно, поняв в какой глуши своих дней очутился. Отсюда
оно и проистекло - "А Россия - я и ссора". Моей химерой стало оставить
поссорившуюся со мной Россию. Россию - чужбину. Мне даже стал сниться
какой-то шлаковый бережок чужой земли и протянувшийся вдоль этого бережка
покосившийся забор. А за забором, за забором, что-то важное...
Я ведь уже не мог переносить даже пения птиц (для тех, кто меня знал,
это было последнее дело! Хотя кто меня знал?) Когда же все женщины стали
казаться мне скандалистками из очереди за ватой, я вовсе испугался и, не
зная, что предпринять, попробовал поговорить с единственным человеком,
свидетелем моего детства, который, может быть, меня еще помнил.
Это был переулочный чудак-пустобрех. Этакая слободская пифия. В юности
я, забавляясь, слушал его бредовые прозрения или нарочно поднимал
какую-нибудь тему, чтобы услышать от него, как от полоумной пророчицы, нечто
невнятное, но полное важных намеков.
Найти провидца оказалось непросто - его тоже куда-то переселили. И
вот, - теперь уже взрослый, - наконец повстречавши его, постаревшего и, как
когда-то, постоянно чему-то улыбавшегося, я спросил: "Что есть Россия?"
- ЧтоМГ что?! Такая родина народа.
- А родина что такое, дядя Колбасюк?