"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

написанном об этих событиях, нет ни одного упоминания о том, что у
кого-либо из студентов было огнестрельное оружие, а полиция предпочитала
дубинки, если уж не танки... Неужели полицейские подумали, что выстрелил
кто-то из студентов? Неужели студенты подумали, что выстрелил какой-то
полицейский? Возможно, они приняли этот звук за удар дубинки по чьему-то
телу. Возможно, все это не имеет никакого значения. Возможно, ранним утром
имел значение лишь громкий хлопок, а не его источник, и этот звук расколол
ожидающих на две части - и среди расколовшихся больше не могло быть
выжидающих. Полицейские ринулись в атаку.
Наверху, в темном коридоре нашей квартиры, мама, в полуистерике,
удерживала меня в своих объятиях, и до меня доносился запах порохового дыма
через дверь их спальни, приоткрытой ровно настолько, чтобы в свете ночника
было видно, как мой отец стоит, схватившись за голову. Виднелась
безжизненная женская рука. На улице начался бедлам. Вырвавшись от мамы, я
бросился вниз по лестнице, мама - следом за мной, а на темных рю Данте и рю
Сен-Жак люди бегали и вопили, выламывали из мостовой камни и, не целясь,
кидали их, переворачивали и поджигали автомобили. Полицейские молотили
дубинками по чему придется. Они хлынули на тротуары, выкорчевывали каштаны.
Повсюду блестело битое стекло. По сточным канавам катились канистры со
слезоточивым газом. В воздухе висели дым и копоть, а вдали слышались
скандирующие голоса, и я не мог разобрать слов - Metro boulot dodo, - пока
не прочел это позже в газетах.
Это означало примерно следующее: метро, работа, сон - горькое
упрощение всего, чем стала современная жизнь. В этот момент смысл
современной эпохи размотался, как клубок. Все годы, ведущие к этому
моменту, бунт следовал некой неопровержимой моральной логике, он был
орудием морально обоснованных стремлений, что бы вы не думали об этих
стремлениях. В минуты, предшествующие двум минутам четвертого 7 мая,
студенты захватили Сорбонну вследствие несправедливостей, которые после
трех минут четвертого утратили значение... К четырем минутам четвертого
бунт утратил всю рациональную основу и стал просто выражением духовного
хаоса, где не применимы никакие политические методы. К семи минутам
четвертого я бежал в нижнем белье по улице, вместе со всеми освободившись
от всякого морального содержания, а время взрывалось в смысловом вакууме. В
восемь минут четвертого я обернулся и увидел, что мама стоит в дверях
нашего многоквартирного дома. Она не бежала за мной, а лишь смотрела,
словно фиксируя меня в памяти так крепко, насколько позволял момент. А
потом просто вышла из дверей в толпу столь же спокойно, сколь безумно все
вокруг куда-то неслись...
Я остановился и позвал: мама! - и шагнул к ней, но тут кто-то сшиб
меня с ног. Когда я поднялся, ее уже не было.

Вот я плачу на улице. Меня окружает звук, и это не просто коллективный
голос бунта - это коллективный голос эпохи, переходящий в грохот, какого я
не услышу снова еще много лет... И чем громче он гремел, тем громче я
пытался звать маму, пока не завизжал так, что сорвал голос. Только через
семь лет я обрету его снова.
Хронология хаоса! Анархия эпохи! Невозможно, чтобы все произошло в
одну лишь ту ночь, она только казалась одной ночью. Должно быть, прошли
ночи и ночи, недели ночей... Мое последнее четкое воспоминание - как я