"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

стою, глядя на маму среди бушующей толпы, потом возвращаюсь к дверям нашего
дома на рю Данте и жду ее возвращения, откуда-то зная, что она не вернется.
А наверх подниматься я не собирался, опять туда, где пистолет на полу, дым
в прихожей и отец в спальне, и поэтому пошел по бульвару Сен-Жермен в
направлении того самого кафе, где много лет спустя встречусь с Энджи, а в
другой стороне я видел в свете фонарей, как ехали танки и эшелонами
наступали полицейские. Ночью в своих черных касках они казались безголовыми
- тысячи полицейских без голов стучали дубинками, а их каски гремели под
черным градом отскакивавших болтов и гаек, которые пригоршнями бросали
студенты. Я шагал, скрывшись за горизонтом хаоса. Я прошел невредимый, если
не считать, что промок до нитки из-за того, что на улицах прорывало
водопроводные трубы и парижане с верхних этажей ведрами лили из окон воду
на студентов, то ли чтобы затушить, то ли чтобы разжечь их ярость, - я не
понял и не думаю, что они сами знали. Студенты-медики в забрызганных кровью
белых халатах бегали взад-вперед и кричали, приказывая всем успокоиться, но
успокаиваться никто не желал - этот потрясающий, абсолютный развал слишком
воодушевлял, и теперь все жили только этим воодушевлением.
Все пропитал запах дыма, дымилось воодушевление, с одного конца города
до другого... Но я не находил этот запах таким же неодолимым, как запах
дыма у нас в прихожей в тот последний день. То был запах грядущих лет.
Убийство, которое в иное время послужило бы поводом для одного из самых
сенсационных судебных процессов, по чистой случайности совпало с самыми
анархическими днями Франции, считая с 1871 года, если не с последних лет
восемнадцатого века, и потому все последующие недели Франция провела,
разгребая обломки, и едва заметила этот процесс. Мертвая девушка в постели
моих родителей была студенткой из Сорбонны, где изучала литературу. За
несколько часов до убийства она участвовала в протестах, и, может, ей было
суждено пасть от рук разъяренных полицейских и умереть во имя анархии, а не
во имя похоти. До того я однажды видел ее живую, когда был с родителями в
"Дё Маго". Она сидела через два стола от нас, я до сих пор помню ее рыжие
волосы, веснушки и улыбку. То, как пистолет лежал в спальне на полу рядом с
рукой девушки, указывало на вероятность самоубийства - как, возможно, и
было задумано. Это заключение полиция отвергла, и моего отца обвинили в
убийстве второй степени. На суде, а потом в тюрьме он хранил каменное и
нехарактерное для него молчание. Принуждаемый личным кодексом чести,
который был, по сути, порожден нарциссизмом, но при случае проявлялся в
героической форме, романтик в нем мог, я считаю, взять на себя вину мамы,
которая застала девушку у него в постели и убила ее. Только много лет
спустя мне пришло в голову: не исключено, что это, наоборот, мама, которой
обрыдло безмолвное страдание, почувствовав себя освобожденной в парижском
сумбурном флирте, могла затащить девушку к себе в постель, а мой
самовлюбленный отец оказался слишком гордым, чтобы объяснять это кому-либо,
а тем более полиции и газетчикам, которые все равно бы его не оправдали.
Как бы то ни было, мама сгинула. В Апокалиптическую Эру! В Тайное
Тысячелетие! В последующие пару месяцев, когда страна скатывалась под
откос, ближайшим выходом из Франции была Бельгия, и сначала надо было
добраться туда - скорей всего, пешком: ведь машины не ездили, так как не
было бензина, поезда не ходили, так как была забастовка, самолеты не
летали, им было запрещено подниматься в воздух... Я больше никогда не видел
ни мать, ни отца. Какое-то время перебивался по знакомым в Париже, потом