"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

видишь вот эту свою жизнь? Я ее спас. Каждый раз, когда она чуть было не
ускользала из моих рук, я мог ухватить ее в объятия, подержать ее жизнь
перед ее глазами, чтобы она хорошенько ее рассмотрела, и сказать: видишь
эту свою жизнь, которую я спас? Пожалуйста, не надо благодарностей. Не
стоит. А куда это, кстати, тебя несет, как думаешь?
- По правде говоря, - отвечала Энджи, - представления не имею.
Потому что она была слишком молода, чтобы знать, кто она такая, не
говоря уж о том, куда ее несло, и слишком мудра, чтобы притворяться, будто
это не так. Ее сущность всплывала на поверхность отдельными осколками - то
ее способности к высшей математике, то как девочкой ее звали Саки, а
однажды - где, в Лондоне? - спустя месяцы после того, как мы очутились
вместе, она села за пианино в чьей-то квартире и вдруг откуда ни возьмись
заиграла Дебюсси, Листа и Дюка Эллингтона. Она держалась за маленькую
девочку, кроющуюся в ней, и иногда прижимала к себе этого долбаного
плюшевого мишку, словно его невинность могла очистить ее жизнь от тех
моментов прошлого, когда той же самой рукой она щелкала где-то черным
кожаным хлыстом. Пыталась ли она изжить в себе ту отполированную
утонченность, ту жесткость в ее натуре, что возникла после того, как она -
по меньшей мере однажды - пыталась в юности покончить с собой (если я
правильно читал между строк), и после чего-то еще, что до сих пор давало о
себе знать периодическими ночными кошмарами? Она вешала ярлыки на свои
эмоциональные реакции. Вместо того чтобы смеяться, она говорила "ха-ха"
лишь с легким намеком на веселье в глазах. Вместо того чтобы простонать,
она говорила "стон", выражая глазами что-то среднее между раздражением и
презрением. Она переводила свои чувства сначала на язык, понятный ей самой,
а потом и окружающим, - и, сказать по правде, это, вероятно, и позволило
нам продержаться вместе так долго, потому что я мог общаться с ней так,
будто ее чувства были всего лишь дорожными указателями на трассе наших
отношений. Конец полосы, объезд, прочие опасности. Снижение скорости. Стоп.
Ее мимолетные откровения о родителях... их ранние ожидания... Намеки
на горький и ожесточенный разрыв с ними, по меньшей мере три или четыре
невадские зимы назад, и из этих намеков я смог заключить, что с тех пор
родители, видимо, не знали, что с ней, жива ли она. Полагаю, это объясняет,
почему поначалу Энджи было плевать, спас я ей жизнь или нет. Может быть,
парижские улицы и угрожали ее жизни, но в Нью-Йорке что-то пригрозило ее
душе. В этом заключалось истинное различие между нами: она ценила свою душу
выше, чем физическое существование, а я - наоборот. Это не казалось такой
уж большой несовместимостью. Казалось несущественной разницей во мнениях,
учитывая то, что она никогда не противоречила мне, что секс между нами
никогда не претендовал на имя любви. Наше различие было несущественным, по
сравнению с каким-то действовавшим между нами эротическим радаром, который
вел мои губы в темноте прямо к ее губам и сводил все другие языки к
невнятным звукам.
- Как самонадеянно с твоей стороны, - говорила она, - считать, что мой
рот всегда именно там, где тебе хочется. А что, если я засну головой в
другую сторону?
- Я бы стал целовать твой палец на ноге. И решил бы, что твоя голова
стала маленькой-маленькой.
- Ха-ха, - сказала она, и в темноте это звучало еще более серьезно,
так как я не видел ее глаз.