"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

такси, катящего по Булонскому лесу, я изредка ощущал, как усердно ни
пыталась бы она это скрыть, ее нужду во мне, которую я никогда не
удовлетворял. И только спустя много лет, думая о проведенном вместе
времени, и в частности о той ночи, я понял и крепость, и бессилие наших уз;
а то, что, как мне представлялось раньше, давало ей столько власти надо
мной - доверие, которое я ей оказал, поведав, что случилось со мною в
детстве в Париже, - на самом деле свидетельствовало о том, как беспомощно
она себя в глубине души чувствовала. Ей нужно было знать мои секреты, не
разглашая свои, просто чтобы ощутить: в борьбе со мной у нее есть хоть
какой-то шанс. А то, что, как мне казалось, делало ее такой беспомощной,
эти слезы на моей подушке, на самом деле свидетельствовало о том, что она
приходит к окончательному избавлению от прошлого, больше не отрицая его.
Годы спустя, когда было уже поздно, я также понял, что, будь я тогда
добрее и мудрее, в ту ночь я прижал бы ее к себе и превратил бы ее слезы в
новые узы между нами, возможно, даже поплакал бы вместе с ней. Но я не
сделал этого. Я просто лежал в темноте и слушал ее, ужасаясь как ее плачу,
так и догадке, на краткий миг промелькнувшей в потемках моей души и
вызвавшей жуткое подозрение, - что моя неспособность по-настоящему понять
этот момент и, главное, отсутствие всякого желания понять его были
неисправимой трусостью, которую я никогда не искуплю.

Два года спустя, осенью 1988-го - Года Двадцать Первого по
Апокалиптическому Календарю, - где-то на шоссе между его старой жизнью и
новой, когда Жилец, петляя по часовой стрелке, пересекал страну с
восточного побережья на запад, где-то после телефонного звонка от Энджи,
позвонившей через десять месяцев после еще одного разрыва, когда она уехала
из Нью-Йорка в Лас-Вегас, чтобы сообщить своему отцу, сыну Восходящего
Солнца, что еще жива, и попытаться заключить с ним, если получится, хоть
какое-то непрочное перемирие, после того, как ее мать умерла от рака,
вызревшего за многие дни, проведенные под лучами радиоактивного солнца ее
отца, когда-то после того, как Энджи переехала в Лос-Анджелес, где, работая
в нескольких местах по совместительству, она совместила все это в одну
полноценную жизнь, преподавая английский детям иммигрантов из Азии и
фортепьяно детям кинопродюсеров, где-то на шоссе после звонка Энджи в
Нью-Йорк, когда он тут же завершил все дела и набил машину чем попало, не
задумавшись и на две секунды, так как ему не хватало ее, вот и все, и
где-то после пересечения границы Техаса с Нью-Мексико, а потом границы
Нью-Мексико с Аризоной, в покосившемся маленьком мотеле на Шестьдесят
шестом шоссе сразу к востоку от Кингмена, плотно закрыв окна от неумолимого
песчаного ветра из пустыни и маленьких решительных пыльных смерчей, которые
все равно проникали в комнату, где-то после полбутылки дешевой водки,
захваченной в лавке в Вильямсе, поскольку там не нашлось ничего лучше,
какое-то время посидев в номере мотеля, прислушиваясь к ветру и пытаясь
дозвониться до нее, а потом вылив остатки водки в раковину, улегшись в
койку и уплывая в завывания ветра пустыни, напомнившие ему стародавнюю
музыку, опьянение от которой он считал забытым, Жилец стал размышлять, как
же за шесть совместных лет они с Энджи умудрились совершенно развалить
любовь и где же все пошло не так, хотя и понимал, что никогда не бывает
точки, где все начинает идти не так, что трещина всегда в изначальной
литейной форме, и вопрос заключается в одном: или трещина глубокая и