"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

фундаментальная, обреченная увеличиваться со временем и наконец развалить
все, или ее можно залатать, пусть даже и не полностью, - и где-то не
доезжая Лос-Анджелеса он вдруг что-то понял и прогнал мелькнувшую мысль так
же быстро, как это случится через много лет - когда утром он проснется и
обнаружит, что она исчезла из его постели с их первым и единственным
ребенком в чреве, - прежде чем снова признаться себе: а ведь она спасала
его от смерти больше, чем он спасал ее.

"Моя яркая звездочка" называл Энджи отец, когда она была маленькой.
Теперь ему было шестьдесят девять лет. Он так и жил в том же маленьком
типовом доме на окраине Вегаса, где завел семью после того, как приехал в
Соединенные Штаты из Японии. Вернувшись домой почти через десять лет, Энджи
увидела, что он сидит в той же самой комнате, где она спала маленькой
девочкой; на двери спальни висела старая-старая табличка, которая была там
с того дня, когда шестнадцатилетняя Энджи, звавшаяся тогда Саки, ушла из
дому. Табличка была картонная, и на ней черным маркером были написаны
английские буквы, тем не менее напоминавшие японские иероглифы, хрупкие и
слегка незавершенные, и не совсем связанные. Табличка гласила: ПРОПАЩАЯ.
Простояв долгое время во дворике, гадая, заметит ли ее кто-нибудь, потом
долго простучав в переднюю дверь, гадая, откликнется ли кто-нибудь, Энджи в
конце концов позволила себе прокрасться в темный дом, который теперь
казался гораздо меньше, чем она его помнила, и, в комнате, некогда бывшей
ее спальней, обнаружив отца, она с горечью заметила и табличку.
Отец сидел перед большим окном, в которое маленькой девочкой она часто
смотрела на темнеющее пустынное небо, когда он в семь часов укладывал ее
спать. Теперь вдали он мог видеть неоновый ореол Лас-Вегаса точно так же,
как в одно августовское утро 1945 года, часов в одиннадцать, видел из
своего родного городка Кумамото ядерный ореол над Нагасаки на другом берегу
залива. Огромная сияющая звезда, сказал он себе в то утро - тогда ему было
двадцать шесть лет. Для отца Энджи это не было рождением новой эры, как
высокомерно заключили западные люди - он видел это по самодовольным
ухмылкам американских ученых на полигоне: мы подарили вам новое
тысячелетие, - этот ореол был скорее смертью старой эры, смертью прошлого
его страны, со скоростью аннигиляции занесенной ураганом в будущее. Для
отца Энджи новое тысячелетие, эра нигилизма, родилась первого января 1946
года, она началась с унизительного признания императора своему народу, что
вообще-то он не Бог. В тот день император сказал своим соотечественникам и
отцу Энджи, что его происхождение от солнечной богини Аматэрасу было - как
же он выразился? - "ложным представлением". Теперь никакого бога не было,
только новое солнце на месте Бога. В уничтожении была честь, в отрицании
Бога была пустота. Сорок три года спустя отец Энджи сидел в комнате,
которая раньше была спальней девочки, и смотрел на схожий свет над казино,
отелями и ночными клубами, где, как когда-то он слышал, его дочь танцевала
в одних туфлях; и он сидел в комнате, глядя на этот свет, когда она вошла в
дверь за его спиной.

Он вздрогнул, решив сначала, что это его жена, но через мгновение
вспомнил, что это невозможно.
- Это Саки, папа, - сказала Энджи.
Он ничего не ответил, ни в тот вечер, ни на следующий день, и она