"Илья Эренбург. День второй" - читать интересную книгу автора

это мусор на стройке. Они даже ухитряются размножаться. Они размножаются не
любовью, как прочие млекопитающие, но при помощи спор, как папоротники или
мухоморы.

Почему Володя Сафонов должен повторять монологи давно истлевших
персонажей? Он не Онегин, не Печорин и не Болконский. Ему двадцать два
года. Он не помнит былой жизни, и он о ней не жалеет. Он учится на
математическом отделении. Он мог бы весело гоготать, как его товарищи. Что
же ему мешает? Какая спора проросла в нем? Чем объяснить его мучительную
иронию - историческим материализмом или переселением душ?

Он знает, что он не один. В Томске можно сыскать еще десяток-другой
столь же печальных чудаков. В Москве их, наверно, несколько тысяч.
Профессор Байченко называет их "изгоями", Васька Смолин - "классовыми
врагами", Ирина - "обреченными". Они все правы: и профессор, и Смолин, и
Ирина.
Так думал Володя, валяясь на койке в общежитии "Смычка". На соседних
койках лежали его товарищи. Одни готовились к зачету, другие читали,
третьи, отдыхая, курили и глядели в окно. В окно был виден кусок синего
неба. По небу неслись озабоченные облака.

Кто знает, что так всполошило Володю? Разговор с профессором Байченко?
Ирина, которую он встретил утром на улице Фрунзе? Или, может быть, бег
облаков, их хаотичность и поспешностъ, передававшая всю тоску весеннего
дня? Володе захотелось услышать живой голос. Тоскливо он оглядел комнату.
Вот Петька Рожков, вот Шварц, вот Гришка, вот Коробков. Он знал всех. Он
знал, как они учатся, какой у кого голос, кто любит ходить в кино, кто
играет в футбол. Он знал, в каких девушек они влюблены. Но с тревогой он
подумал, что он их не знает. Вокруг него были незнакомцы.
Он решил поговорить с Рожковым. Он не знал, с чего начать. Он сказал:
"Вот, Петька, и весна..." Это вышло неожиданнo для него самого. Он
поморщился: до чего глупо! Рожков на минуту оторвался от книги. Перед его
глазами пронеслись облака. Потянувшись, он сказал: "Не будь этого зачета, я
поехал бы в Городок..." И он снова взялся за физику.
Володя подошел к Коробкову. Тот читал "Войну и мир". Володя спросил:
"Нравится?" Коробков подобрал под койкой окурок, закурил и, недоверчиво
глядя на Володю, сказал: "По-моему, ерунда".
Гришка ничего не делал. Он только сладко позевывал. Володя сел на его
койку. Он не выдержал, и Гришке он сказал напрямик: "Поговорить хочется.
Что называется - по душам".
Гришка был веселый кудластый мальчик. Он любил петь частушки и
дразнить девушек. Как-то Маня Шесткова, за которой Гришка приударял,
подошла к нему в садике перед университетом. Маня думала, что Гришка ей
скажет что-нибудь ласковое. Но Гришка загорланил: "Не гляди, красавица, на
меня в упор! Я тебе не Гарри Пиль, не багдадский вор". Потом все долго
смеялись над Маней.
Услышав признанье Володи, Гришка растерялся. Он начал несвязно
бубнить: "Ты что это придумал? Здрасте - пожалста! Как в романах, честное
слово! "По ду-шам"! Мы с тобой, кажется, не девахи..." Он долго еще
огрызался. Володька попросту ошалел! Это от весны! Ему бы с девчатами