"Илья Эренбург. День второй" - читать интересную книгу автора

спустя он получил спецовку и тотчас же уехал в Караганду.

Люди, которые строили Кузнецкий завод, не были слепыми: они видали
темноту, равнодушие и косность. Но они знали, что стране нужна сталь. Они
знали, что здесь будут построены четыре коксовых батареи, четыре доменных
печи и пятнадцать печей мартена. Они знали, что Кузнецкий завод будет
выпускать ежегодно миллион четыреста тысяч тонн стали.
Шор следил за пуском деревянной галереи на Томи. Работали всю зиму.
Ковш замерзал. Тогда люди обмазывали паклю мазутом и зажигали паклю, чтобы
отогреть ковш. Галерею на ночь подымали.

Шор жил в Верхней колонии, далеко от реки. Как-то он проснулся под
утро. Он проснулся от непонятного рева: была пурга и барак перепуганио
скрипел. Шор в ужасе подумал: что же будет с галереей? Он поглядел на часы:
без четверти пять. Значит, на реке - никого. Вокруг электрического фонаря в
бешенстве носились белые стаи. Шор быстро оделся. В темноте он побежал к
Томи. Метель сбивала его с ног. Спускаясь вниз, он упал, и сугроб на минуту
проглотил его. Но он тотчас же выбрался из-под снега. Он растерянно шарил
руками вокруг - он искал шапку. Но, боясь потерять время, он побежал к реке
без шапки. У него была одна мысль: вдруг галерея опустилась?.. Он не
чувствовал, как мороз жжет его уши. Он бежал. Он добежал до реки. Здесь для
метели был простор, и метель здесь была страшна. Но галерея стояла на
месте. Шор улыбнулся. Он побрел в ближний барак. Горело лицо и мысли
путались. Кто-то тер ему уши снегом. Он чувствовал необычайную слабость. Он
едва проговорил: "Скажите, чтобы прислали лошадь".
Приехав домой, он лег. Он не мог дышать. Сердце замирало. Левое плечо
томительно ныло. Шор знал, что он болен. В Москве доктор Шведов строго
сказал Шору: "Сердце никуда не годится. Так, голубчик, вы долго не
протянете. Поезжайте сейчас же в Кисловодск!" Шор поехал не в Кисловодск,
но в Кузнецк. Как он мог думать о каких-то сердечных клапанах? Его голова
была полна мысли о чугуне.
Он расстегнул ворот рубашки и подумал: сегодня проваляюсь! Но в девять
затрещал телефон. Шор привскочил: неужто с галереей? Звонил Гордин: с
клепкой неладно - все время останавливается компрессор. Шор ответил:
"Сейчас приеду". Ои робко пощупал свою грудь. Он как бы просил беспокойное
сердце повременить с развязкой. На ходу он хлебнул какое-то горькое
лекарство.
Полчаса спустя он шутил с клепальщиками: "Мороз-то настоящий ударник!"
Он вспомнил, как он бежал к реке, и вдруг закричал: "Что за безобразие!
Сейчас же ступайте отогреться! Так можно и замерзнуть, черт бы вас всех
побрал!" Он всегда чертыхался, когда хотел сказать людям что-нибудь
ласковое.
Он пошел в управление. Разумеется, он никому не рассказал о своей
ночной тревоге. Но кучер Василий доложил Чернышеву, и Чернышев строго
спросил Шора: "Что же это, Григорий Маркович? Вы бы себя поберегли". Шор
растерянно улыбнулся. Он бормотал: "Ничего особенного. Очень просто - могла
и опуститься. А тогда как прикажете - начинать сызнова? И при чем тут
"беречь себя"? Это даже полезно. Это, что называется, моцион".
Вряд ли Чернышев смог бы объяснить, почему Шор работал с таким
ожесточением. Он часто забывал поесть. Он уходил на работу, не помывшись.