"Илья Эренбург. День второй" - читать интересную книгу автора

полны умиления.
Он убежал из тюрьмы. Он очутился в Париже. Неприязненно он косился на
роскошные магазины, на огни кафе: он вспоминал явки, собранья, рабочие
казармы с их запахом махорки и пота - он тосковал. Он вклеивал в картон
тонкие листочки - так партийная газета проходила в Россию. Он ходил с
лесенкой и с ведрами: он мыл стекла - это был его заработок. Потом он грыз
жареную картошку, протирал платком очки и садился за книги. Он читал
Бебеля, Каутского, Лафарга и Плеханова. Один раз случайно ему попалась под
руку книга Мопассана. Он прочел ее, не отрываясь. С удивлением он
почувствовал, что его горло сжимается: ему хотелось плакать. Он ненавидел
людей, которые оскорбили Пышку. Потом он обругал себя: можно ли тратить на
это время? Он взялся за Энгельса. Ему было некогда жить.
Иногда вечером он заходил к Наташе Ляминой. Он недоверчиво осматривал
комнату. На столе был букетик фиалок. Наташа не умела жить. Шор строго
спрашивал: "Вы обедали?" Наташа молчала. Тогда Шор уходил. Он возвращался с
большим свертком. Он угрюмо приговаривал: "Вот колбаса, кажется, не
собачья, настоящая..." Наташа спрашивала: "А вы?" Шор сердился: "Я фиалок
не покупаю. Я уже обедал. В ресторане. Четыре блюда и вино. Вот как!" Он
говорил неправду: на деньги, которые ему уплатили за мытье стекол, он купил
две марки и еду для Наташи. Но он не дотрагивался до колбасы - он боялся,
что колбасы мало.
Один раз он даже принес букетик фиалок. Он принес его в кармане: он
стыдился нести цветы в руке. Это был тяжелый для него вечер: Наташа
заговорила о чувствах. Тогда Шор начал доказывать, что всему свое время. "А
работа?.." Он говорил и сердито кашлял. Он чувствовал, что с каждым словом
он слабеет, что когда он глядит на Наташу, его горло сжимается -как тогда,
когда он читал рассказы Мопассана. Наташа молчала. Шор помял и без того
мятую шляпу и пошел к себе.
Революция застала его в Туруханске. Он вскочил на какой-то ящик и
загрохотал: "Не время радоваться!" Он поехал в Петербург. Он говорил в
цирках и в казармах, на грузовиках и на цоколях императорских памятников.
Он был с солдатами возле Зимнего дворца. Потом его отправили на фронт.
Возле Чернигова они поймали белого. Допрашивал его Шор. Это был
высокий ушастый мальчишка. Сначала он отвечал стойко: он за Россию, против
предателей. Но потом он не выдержал. На вопрос Шора, давно ли он у
деникинцев, он ответил невпопад: "Мне восемнадцать лет. Я в первой
гимназии, в седьмом классе. У меня в Киеве мать и две сестры: Ольга, а
младшая Надя". Тогда Шор вскочил и зарычал: "Ах ты сволочь. Туда же лезет.
Застрелить тебя мало! Снимай-ка шинель. Всe снимай, сукин сын! Вот тебе
штаны и рубаха! Хватит с тебя и этого! Воин! И сейчас же проваливай к
черту! К этой самой матери! Чтоб я тебя больше не видел! А попадешься,-
застрелю, как собаку. Понял?"
Его послали в Лондон: продавать лес. Он встретился с крупным
английским инженером. Англичанин спросил Шора: "Как ны работаете в столь
мизерных условиях? Я читал, что в России редко у кого из специалистов
ванна, не говоря уж об автомобиле. Может быть, вы мне скажете, сколько у
вас зарабатывает такой специалист, как вы?" Шор поглядел на англичанина, и
в глазах Шора показалось глубокое веселье. Он ответил: "Это называется -
партмаксимум. Ерунда! Меньше, чем этот швейцар. Может быть, как дипломат, я
должен говорить иначе. Но по-моему, правда куда лучше. У меня, например,