"Илья Эренбург. День второй" - читать интересную книгу автора

нет машины. Иногда я жду трамвая полчаса и, не дождавшись, иду пешком.
Мыться приходится в бане: два часа потеряны. Наша страна еще очень бедная.
Вы меня спрашиваете, сколько я получаю. Я мог бы вам ответить: столько-то -
в рублях. Перевести на фунты трудней. Но и не в этом дело. Я получаю
радость. А сколько, по-вашему, стоит настоящая радость - ну, хотя бы в
фунтах?.." Англичанин вежливо улыбнулся.
Когда Шор вернулся в Москву, все только и говорили, что о
коллективизации. Шор тоже высказался. Кто-то из товарищей, не дослушав,
махнул рукой: "Это, брат, недооценка наших сил". Шор увидал, что
генеральная линия не такова, и он не стал спорить. Он считал, что спорить
можно с людьми, но не с партией.
Он поехал на хлебозаготовки. Крестьяне ночью накрыли его мешком и
избили. Он провалялся с месяц в пензенской больнице. Он говорил врачу: "Они
не понимают, в чем их выгода. Но они скоро это поймут. Я видал в одном
колхозе бабу - умница! Всем заправляет. Пчельник устроила. Она мне
жаловалась: "Церковь у нас не прикрыли. Звонят. Не могу я этого слышать -
душу они из меня звоном вытряхивают"... Я слушал эту бабу, как Пушкина.
Скажите, доктор, долго я еще буду валяться? Вы должны меня выписать - я не
умею отдыхать".

Шор вышел из больницы прихрамывая. В Москве он попал на заседание,
посвященное Урал-Сибирскому комбинату. Ои запросился в Кузнецк. Он говорил:
"Большое дело!" Он никому не говорил о том, что это дело увлекает его своей
трудностью. Он знал, что такое Сибирь. Он знал также, что такое люди.
Такова была эта жизнь, похожая на справку из партархива. Но за
жесткой, как бы металлической, жизнью был еще сутулый человек, близорукий и
добродушный, который то и дело поправлял плохо повязанный галстук, который
с восторгом нюхал резеду в станционном садике и спрашивал девочку:
"Девочка, это что за цветок, то есть как он называется",-который кричал,
что Горбунов "лентяй и разиня", а потом шел в ЦК и упрашивал, чтобы
Горбунову дали отпуск, так как он "совсем зашился". Если вместо стройной
жизни у Шора были только разрозненные улыбки, шутки или невыплаканные
слезы, в этом повинно время: Шор не успел обзавестись биографией, как
другие не успевают обзавестись квартирой.
Когда он приехал в Кузнецк, он ничего не смыслил в металлургии. В
такой-то раз он брался за новое дело. Он осилил когда-то политическую
экономию и шифры. Потом он узнал международную политику и тюремную азбуку -
он перестукивался с соседями. Он научился стрелять из винтовки и говорить
прибаутками. Он стал разбираться в стратегии. Он различал, какой лес годен
для верфей. Он очутился в деревне. Он не мог отличить пшеницы от овса.
Месяц спустя крестьяне говорили: "С очкастым держи ухо востро - это
дошлый..."
Он приехал на стройку. Он должен был сразу понять, что такое блюмсы,
фурмы, деррики, грейферы и скруберры. Он взялся за работу. Он забыл о
диалектике, о лесе, о стратегии. Ему казалось, что всю свою жизнь он только
и делал, что строил заводы. Он знал теперь в точности, сколько кирпича
могут выложить рабочие, когда закончат клепку, как вычерпывать грунт для
галереи и как ставить болты.
В комнате Шора висела небольшая акварель - он привез ее из Москвы. Кто
знает, почему он таскал с собой двадцать лет подряд эту картину. Отрываясь