"Илья Эренбург. День второй" - читать интересную книгу автора

сроки работы. Настил не выдержал. Люди упали в ветошку и задохлись. Их
торжественно похоронили. Каждый день с запада неслись длинные поезда. Люди
высаживались возле маленькой будки, которая называлась "станцией". Ветер
кидал летом пыль, зимой снег, и, болезненно щурясь, люди шли через пустыри
туда, где шумела стройка.
Так 4 апреля зажглись огни первой домны. Небо стало оранжевым, а
воздух наполнился скрежетом и смрадом. По проводам понеслась короткая
"молния": "Москва, Кремль. Выдали первую плавку чугуна в 64 тонны. Чугун
бесперебойно принят разливочной машиной. Чугун прекрасного качества, 4
процента кремния. Все агрегаты и самая домна работают совершенно
нормально".

2

В тот день, когда начальник строительства послал "молнию" о пуске
первой домны, на площадке было шумно: люди праздновали победу. В клубе
итээров, всклокоченные от счастья, специалисты говорили речи и пили
ячменный кофе с печеньем "Пушкин". В землянке Сидорчука, которую шутя
называли "рестораном Порт-Артур", стоял дым коромыслом: Сидорчук тайно
торговал водкой. Кто лез к сонливой жене Сидорчука, кто, перепив, тут же
блевал. В красном уголке комсомольского барака Васька Смолин читал доклад:
"Первый форт взят". После доклада состоялись коллективные игры. Манька
визжала: "Не тронь! Я щекотливая!.." Смолин вышел с Верой на улицу. Ночь
была холодная, и Вера вздрогнула. Васька сказал: "Так, Вера, делается
история..." Вера в ответ тихо погладила его руку. В столовой для
иностранцев косой Смитс пил пиво и кричал, что он выиграл у Хайнца пари: он
говорил, что домну пустят в срок. Словом, в тот день все волновались.
Колька Ржавов улыбался. На его лице нельзя было ничего различить,
кроме одной огромной улыбки. Впрочем, улыбались в тот день двести двадцать
тысяч строителей. Улыбались моргановские краны и пестрые платочки киргизок.
Улыбалось апрельское небо - оно сулило шумные ливни, зелень, всю горячую
неразбериху сибирского лета. В тот день можно было и не заметить Ржанова,
спутать его с Федоровым или с Чеборевским. Улыбка съедала и щеки и глаза.
Но у Кольки Ржанова было свое лицо. Несмотря на его молодость, у него была
и своя жизнь.
Отец Кольки работал в Свердловске (тогда говорили - Екатеринбурге) на
Верхне-Исетском заводе. Колька помнит, что отец любил пить пиво. Когда
приходили товарищи, отец подолгу с ними спорил. Мать, раздосадованная,
говорила: "Опять они наследили..." Отца расстреляли белые. Глотая слезы,
мать шептала: "Тише, Колька! услышат..." Возле пруда Колька увидел офицера.
Офицер смеялся и ел конфеты. Колька тотчас же подумал, что этот усатый
человек убил его отца. Он уже умел ругаться, как взрослые. Он подошел к
офицеру и громко крикнул: "Ирод!" Офицер не побил Кольку. Он и не
рассердился. Смеясь по-прежнему, он дал мальчику карамель. Колька зажал
конфету в кулак и бросился бежать. Потом он остановился,
Растерянно поглядел он на карамель. Бумажка была красивая. Он знал,
что конфету следует бросить, но он поддался искушению: он засунул ее в рот.
Он долго сосал. Его лицо выдавало не счастье, но смятение. Ночью он испугал
мать внезапным плачем. Мать думала, что ему жаль отца, и тихо она
проговорила: "Может быть, и умереть легче, чем так жить..." Но Колька не