"Анни Эрно. Стыд [love]" - читать интересную книгу автора

голос распеваю свои любимые песенки "Мехико" и "Путешествие на Кубу",
которые манят меня в загадочную неизвестность.).
Когда мы возвращаемся из города, при виде нашей бакалейной лавки,
слегка выступающей вперед из общего ряда домов, мать не без шутливой
гордости говорит: "Ну вот и наш дворец".
Лавка и кафе круглый год открыты с семи утра до девяти вечера, без
перерыва, только по воскресеньям после полудня мы закрываемся на дневные
часы и вновь открываемся с шести вечера. Приливы и отливы клиентов, их
привычки и дневной распорядок определяют и нашу жизнь - работу кафе
(мужской части) и продуктовой лавки (женской части). Только после полудня
постоянный шум ненадолго стихает. Мать использует это время, чтобы
застелить кровать, помолиться, пришить пуговицу, отец копается в обширном
огороде, который он арендует неподалеку от нашего дома.
Почти все клиенты моих родителей обитают в нижних кварталах улиц
Кло-де-Пар и Репюблик, квартале Шан-де-Курс и полугородском, полусельском
районе, который пролегает за железнодорожной насыпью. В него входит и
часть Вервяного квартала - его назвали так из-за вервяной фабрики, где
молодыми работали и мои родители; после войны вместо нее открыли цех
готового платья и фабрику по производству клеток для птиц. Параллельно
железнодорожному полотну тут идет всего одна улица с фабричными
строениями, переходящая в пустырь, на котором хранятся сотни деревянных
заготовок для будущих клеток. Это наш семейный квартал: мать привезли сюда
подростком, и она не покидала его до замужества, один из ее братьев, две
сестры и мать живут на этой улице и по сей день. В доме, который занимают
моя бабушка, одна из тетушек и ее муж, когда-то размещались столовая и
раздевалка вервяной фабрики: это барак с пятью каморками и надстроенным
этажом, здесь нет даже электричества, а пол ходит ходуном и каждый шаг
отдается во все доме. Ежегодно 1 января вся наша семья собирается в
комнате бабушки, взрослые за столом выпивают и поют, а детей усаживают на
кровать, стоящую у стены. Когда я была совсем маленькой, мать водила меня
навестить и поцеловать бабушку, после чего мы шли к дяде Жозефу. У него мы
с кузинами качались на гигантских качелях, подвешенных к деревянным
столбам, махали идущим в Гавр поездам или "задирали" местных мальчишек.
Мне кажется, в 52-м мы навещали родственников реже, чем в предыдущие годы.
Спускаясь из центра в квартал Кло-де-Пар, а потом в Вервяной, из
района французского языка попадаешь в район, где говорят на смеси
французского с местным диалектом - пропорции того и другого зависят от
возраста, ремесла и тяги к самообразованию. Старики вроде моей бабушки
изъясняются почти только на диалекте, девушки, служащие в конторах,
сохранили от диалекта лишь интонацию и некоторые словечки. Все согласны,
что этот ужасный диалект уже давно устарел - даже те, кто никак не может
от него отвыкнуть, пытаясь оправдать себя тем, что "да, я знаю, как нужно
говорить, но слова сами срываются с языка". Говорить правильно - нелегко.
Попробуй быстро вспомнить нужные слова вместо тех, что сами просятся на
язык. Да и произносить эти правильные слова нужно более мягким и
вкрадчивым голосом, словно передвигаешь хрупкие безделушки. Большинство
взрослых живет с уверенностью, что "говорить по-французски" положено
только молодым. У моего отца то и дело вылетают привычные: "я имели", "я
были". В ответ на мои замечания он тут же поправляется: "мы были",
произнося эти слова подчеркнуто громко и по слогам, добавляя обычным