"Анни Эрно. Стыд [love]" - читать интересную книгу автора

семейным обрядом и популярной радиопередачей. Понедельник - день тяжелый,
в понедельник доедают вчерашний обед и вчерашний хлеб, а по станции
"Радио-Люксембург" слушают "Радио-крючок". Вторник - день стирки и
"Королевы на один день", среда базарный день, в кинотеатре Леруа
вывешивают афишу нового фильма, а по радио слушают "Квит или дубль".
Четверг - день отдыха и новый выпуск "Лизетт". Пятница рыбный день,
суббота - уборка и мытье головы. Воскресенье - обедня в церкви - главное
событие дня, подчиняющее себе все остальное; смена носильного белья. Это
день обновок, пирожных и прочих маленьких "радостей", день исполнения
долга и удовольствий.
И всю неделю подряд, каждый вечер, в семь двадцать - радиопередача
"Семья Дюратон".
А жизнь складывается из череды лет, и всему приходит свое время:
первого причастия и первых наручных часов; первого перманента для девочек
и первого костюма для мальчиков; первых месячных и права носить чулки;
первого бокала вина за семейным обедом, первой сигареты, права оставаться
среди взрослых, когда рассказывают фривольные истории; первой работы и
первой вечеринки, права "выходить" и развлекаться по вечерам; воинской
службы; неприличных фильмов; женитьбы и детей; черной одежды; отхода от
дел; смерти.
И не нужно ни о чем размышлять, все свершается по давно заведенному
порядку.
Люди обожают предаваться воспоминаниям. Каждый рассказ начинается с
непременного: "А вот до войны..." или "Во время войны..." Ни одно семейное
или дружеское сборище не обходится без воспоминаний о поражении, оккупации
и бомбардировках, каждый присутствующий старается внести свою лепту в
рассказ о той эпохе, вспоминая пережитую им панику или ужас, холодную зиму
42-го, брюкву, которой тогда кормились, и воздушные тревоги, старательно
изображая при этом гул снижающегося бомбардировщика. Более лирические
рассказы о массовой панике и бегстве завершаются неизменными фразами:
"Если снова будет война, я уж теперь с места не сдвинусь", или "Упаси,
Господи, пережить такое еще раз". Традиционные перепалки вспыхивают между
отравленными газами во время войны 1914-го года и военнопленными 39-45
годов, которых обвиняют в трусости.
И все без конца обсуждают "прогресс" как непреодолимую силу, которой
невозможно и бесполезно сопротивляться и которая наступает со всех сторон,
вторгаясь в жизнь: пластик, нейлоновые чулки, шариковые ручки, мотороллер
"Веспа", суп в пакетиках, да еще это всеобщее образование.
В двенадцать лет я жила по законам и правилам этого мира, не
подозревая, что можно жить иначе.
Родители почитали святым делом наказывать и муштровать непослушных
детей. Допускались все виды наказаний - от "затрещины" до "порки". Это
вовсе не означало, что родители отличались особой злобностью или
жестокосердием - важно было лишь не переступить меру и вознаградить
ребенка в другом случае. Как часто, рассказывая о проступке своего
отпрыска и суровом наказании, которому он был подвергнут, родитель гордо
признавался: "Еще немного, и он бы уже не встал!" То есть и проучил как
следует, и удержался вовремя, не доводя дело до роковых последствий.
Опасаясь, что "я уже не встану", мой отец ни разу не поднял на меня руку и
даже никогда не бранил меня, уступая эту роль матери: "Грязнуля! Дрянь! Ну