"Анни Эрно. Стыд [love]" - читать интересную книгу авторасемейным обрядом и популярной радиопередачей. Понедельник - день тяжелый,
в понедельник доедают вчерашний обед и вчерашний хлеб, а по станции "Радио-Люксембург" слушают "Радио-крючок". Вторник - день стирки и "Королевы на один день", среда базарный день, в кинотеатре Леруа вывешивают афишу нового фильма, а по радио слушают "Квит или дубль". Четверг - день отдыха и новый выпуск "Лизетт". Пятница рыбный день, суббота - уборка и мытье головы. Воскресенье - обедня в церкви - главное событие дня, подчиняющее себе все остальное; смена носильного белья. Это день обновок, пирожных и прочих маленьких "радостей", день исполнения долга и удовольствий. И всю неделю подряд, каждый вечер, в семь двадцать - радиопередача "Семья Дюратон". А жизнь складывается из череды лет, и всему приходит свое время: первого причастия и первых наручных часов; первого перманента для девочек и первого костюма для мальчиков; первых месячных и права носить чулки; первого бокала вина за семейным обедом, первой сигареты, права оставаться среди взрослых, когда рассказывают фривольные истории; первой работы и первой вечеринки, права "выходить" и развлекаться по вечерам; воинской службы; неприличных фильмов; женитьбы и детей; черной одежды; отхода от дел; смерти. И не нужно ни о чем размышлять, все свершается по давно заведенному порядку. Люди обожают предаваться воспоминаниям. Каждый рассказ начинается с непременного: "А вот до войны..." или "Во время войны..." Ни одно семейное или дружеское сборище не обходится без воспоминаний о поражении, оккупации рассказ о той эпохе, вспоминая пережитую им панику или ужас, холодную зиму 42-го, брюкву, которой тогда кормились, и воздушные тревоги, старательно изображая при этом гул снижающегося бомбардировщика. Более лирические рассказы о массовой панике и бегстве завершаются неизменными фразами: "Если снова будет война, я уж теперь с места не сдвинусь", или "Упаси, Господи, пережить такое еще раз". Традиционные перепалки вспыхивают между отравленными газами во время войны 1914-го года и военнопленными 39-45 годов, которых обвиняют в трусости. И все без конца обсуждают "прогресс" как непреодолимую силу, которой невозможно и бесполезно сопротивляться и которая наступает со всех сторон, вторгаясь в жизнь: пластик, нейлоновые чулки, шариковые ручки, мотороллер "Веспа", суп в пакетиках, да еще это всеобщее образование. В двенадцать лет я жила по законам и правилам этого мира, не подозревая, что можно жить иначе. Родители почитали святым делом наказывать и муштровать непослушных детей. Допускались все виды наказаний - от "затрещины" до "порки". Это вовсе не означало, что родители отличались особой злобностью или жестокосердием - важно было лишь не переступить меру и вознаградить ребенка в другом случае. Как часто, рассказывая о проступке своего отпрыска и суровом наказании, которому он был подвергнут, родитель гордо признавался: "Еще немного, и он бы уже не встал!" То есть и проучил как следует, и удержался вовремя, не доводя дело до роковых последствий. Опасаясь, что "я уже не встану", мой отец ни разу не поднял на меня руку и даже никогда не бранил меня, уступая эту роль матери: "Грязнуля! Дрянь! Ну |
|
|