"Виктор Ерофеев. Розанов против Гоголя" - читать интересную книгу автора

способна оказывать литература на общество. Усвоив урок, Розанов остался чужд
идеям "чистого искусства", выразители которого, получив прививку
метафизически возвышенного пессимизма, составили направление, известное под
именем декадентства. В отличие от декадентов Розанов не только не умалял, но
всячески подчеркивал социальную роль художника и видел историческую заслугу
Добролюбова в том, что тот связал литературу с жизнью, заставил первую
служить последней, в результате чего "литература приобрела в нашей жизни
такое колоссальное значение"5. Утверждение социальной значимости
литературы связывает Розанова с шестидесятниками при полном идеологическом
разрыве. Свидетельством такой негативной связи явились многочисленные оценки
Розанова.
Пример Гоголя особенно показателен.
Как известно, Белинский высоко отзывался о социальной роли Гоголя,
ставя его в этом смысле выше Пушкина, но на фоне розановского представления
о роли Гоголя в судьбе России отзыв Белинского выглядит довольно сдержанным,
скромным. Розанов настолько развенчал роль Гоголя, что невольно приходит в
голову сравнение с той социальной ролью, которую сам Гоголь отводил
гомеровской "Одиссее" в русском переводе Жуковского. Гоголь ждал от перевода
чуда, буквального преображения России. Но Гоголь только обещал чудо, в то
время как Розанов писал о свершившемся чуде Гоголя, стало быть, выступая не
как пророк, а очевидец. И этот очевидец без колебания сравнивает Гоголя не с
кем иным, как с Александром Македонским: "Да Гоголь и есть Алекс Мак, --
пишет Розанов. - Так же велики и обширны завоевания"6.
Читатель, вспомнив о роли, отведенной Македонскому в "Ревизоре",
истолкует розановские слова как иронию или даже издевку. Не будем спешить. В
этих словах восхищение подавляет иронию. Но так восхищаются врагом.
Подчеркивая могущество Гоголя и поражаясь обширностью его завоеваний,
Розанов - принципиально слабый человек (это его литературное амплуа, ср.:
"Хочу ли я, чтобы очень распространялось мое учение? Нет. Вышло бы большое
волнение, а я так люблю покой... и закат вечера, и тихий вечерний
звон"7 - преклоняется перед силой Гоголя, но не забывает
выставить его завоевателем. Писатель как завоеватель - фигура мало
симпатичная. Завоевание подразумевает захват, насилие, больше того --
надругательство. Как это согласовать с нравственной миссией писателя? --
Несовместимые вещи. Зловещий образ. Розанов заключает, шепотом, в ухо
читателю: "Ни один политик и ни один политический писатель в мире не
произвел в "политике" так много, как Гоголь"8.
Кто еще так высоко ставил Гоголя?
Кто еще - так низко?
Но что же скрывается за розановским отношением к Гоголю как к
Александру Македонскому?
"Я сам прошел (в гимназии) путь ненависти к правительству... к лицам
его, к принципам его... от низа и до верхушки"9, - писал
Розанов, однако гимназический "радикализм" Розанова не нашел отражения в его
творчестве. С первых же статей Розанов резко отмежевывается от радикальных
идей 60 - 70-х годов, остаются лишь ностальгические нотки: "И кто из нас...
обратясь к лучшим годам своей юности, не вспомнит, как за томом сочинений
Добролюбова забывались и университетские лекции, и вся мудрость, ветхая и
великая, которая могла быть усвоена из разных старых и новых книг. К нему
примыкали все наши надежды, вся любовь и всякая ненависть"10.