"Виктор Ерофеев. Роскошь" - читать интересную книгу автора

Один старый армянский экономист сказал мне, что через пятнадцать лет,
если не будет чумы и дефолта, мы будем жить, как в Португалии. Ну, если как
в тамошнем Ritz, так ведь это как в сказке! Надо будет нам как-нибудь всей
Москвой заглянуть в Ritz - посмотреть на наше будущее с доброй улыбкой.
Возможно, мне там не хватало Наполеона, врага Португалии, но печальные песни
морячек "Фадо" до сих пор стоят у меня в горле: я обожрался какой-то морской
рыбой, которую на мое горе выловили в то утро. Она приехала на раздаточном
столе - голубая, как халат операционной сестры. Господин директор, пишите
мне письма о роскоши! Я хотел было уехать к вам обратно в Париж, но жестокие
летчики Air France сдали меня сельскому милиционеру Ивану.

Не мешайте словам

Если у мужчины есть будущее, спросите о нем у Павича - в свои семьдесят
три года у живого классика сербской литературы розовые губки, красные щечки,
горящие глаза и гладкий лобик юной девы. И отсутствие живота, как у нее же.
Но стоит ему зажмурится, а он сладко жмурится, как Павич становится похож на
холеного кота, съевшего много сметаны, Павич съел очень много сметаны: его
книги читают во всем мире. Он одевается, как жмурится: с большим
удовольствием, но во всем соблюдает меру; в ресторане выглядит французским
экзистенциалистом в вишневом джемпере; на белградской улице в черной кожаной
куртке с высоким воротом смахивает на пастора, благословившего не одну
тысячу местных читателей своими автографами, а также по электронной почте.
Он командует официантом, как маленький принц, с легкой капризностью
взмахивая маленькой ручкой:
- Мини, что у вас сегодня самое вкусное?
Мини отбегает от него с лучшими манерами балканского полового, задницей
вперед, но на лице у Мини сияет преданность как полового, так и читателя.
Мы сидим в эпицентре культурной жизни Белграда: под нами книжный
магазин и интернет-кафе, с одной стороны - философский факультет, с другой -
филологический.
- Я забывал русский язык три раза, - говорит Павич, мягко подбирая
русские слова. - Я его выучил во время немецкой оккупации. Немцы не
разрешали учить ни русского, ни английского. Захотелось выучить и тот, и
другой.
Мне с Павичем просто: он явно гордится тем, что преодолел свою
ученость, себя самого, занимавшегося десятилетиями и философией, и
филологией, но, тем не менее, взявшего за основу своего писательства
древнегреческую и византийскую риторику:
- Соседи по культуре научили меня звонкости слова, - в глазах Павича
возникает легкая надменность. - Слово должно быть звонким.
- И как вы этого добиваетесь?
Павич умен. Он чувствует в моем вопросе отдаленную возможность ловушки.
Надменность он сразу меняет на скромность:
- В литературе есть только одно правило: не мешайте словам.
С этим невозможно не согласиться. Мы чокаемся. Я знаю, что этот принцип
трудно осознается, но еще труднее реализуется. На моей встрече с
белградскими студентами мое упоминание о Павиче вызвало кислую реакцию. Судя
по всему, принцип был внедрен в ранние рассказы, дальше пошла игра ума. Бог
весть, я - не знаток Павича. Тем более, он начинает тонко делать мне