"Венедикт Ерофеев. Василий Розанов глазами эксцентрика" - читать интересную книгу автора

размерам, ни по досягаемости".
- Ну, об этом я, допустим, тоже знаю от нашей классной наставницы Беллы
Борисовны Совнер, женщины с дивным... (погоди, Павлик, я сейчас иду).
Значит, по-твоему, чиновник Василий Розанов перещеголял их всех своим
душегубством, обскакал и заткнул за пояс?
- Решительно всех.
- И переплюнул?
- И переплюнул.
- Людоед. А как он все-таки умер? Как умер этот кровопийца? В двух
словах - и я ухожу.
- Умер как следует. Обратился в истинную веру часа за два до кончины.
Успел исповедаться и принять причастие. Ты слишком досконален, паразит,
спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Я раскланялся, поблагодарил за цикуту и книжки, еще три раза дернулся и
вышел вон.

4

Сначала отхлебнуть цикуты, а потом почитать? Или сначала почитать, а
потом отхлебнуть цикуты? Нет, сначала все-таки почитать, а потом
отхлебнуть. Я развернул наугад и начал читать с середины (так всегда
начинают, если имеют в руках чтиво высокой пробы). И вот что это была за
середина:
"Книга должна быть дорогой. И первое свидетельство любви к ней -
готовность ее купить. Книгу не надо "давать читать". Книга, которую
"давали читать", - развратница. Она нечто потеряла от духа своего и
чистоты своей. Читальни и библиотеки - суть публичные места, развращающие
народ, как дома терпимости".
Вот ведь сволочь какая. Впрочем, нет, через несколько страниц, где уже
речь шла не о развратницах-книгах, а просто о развратницах:
"Можно дозволить очищенный род проституции "для вдовствующих замужних",
то есть для того разряда женщин, которые неспособны к единобрачию,
неспособны к правде, высоте и крепости единобрачия".
Следом началась забавная галиматья о совместимости христианских
принципов с "развратными ложеснами" и о том, что христианство, если только
оно желает устоять в соперничестве с иудаизмом, должно хотя бы отчасти
стать фаллическим. Голова моя стала набухать чем-то нехорошим, я встал и
просверлил по дыре в каждой из четырех стен для сквозняков.
А потом повалился на канапе и продолжал:
"Бог мой, Вечность моя, отчего Ты дал столько печали мне?" "Томится
душа моя. Томится страшным томлением. Утро мое без света. Ночь моя без
сна". У обскуранта - и вдруг томится душа? "Есть ли жалость в мире?
Красота - да, смысл - да. Но жалость?" "Звезды жалеют ли? Мать жалеет, и
да будет она выше звезд". "Грубы люди, ужасающе грубы - и даже по этому
одному, или главным образом поэтому - и боль в жизни, столько боли". "О,
как мои слабые нервы выдерживают такую гигантскую долю раздражения!"
(Нет, с этим "душегубом" очень даже есть о чем поговорить, мне давно не
попадалось существо, с которым до такой степени было бы о чем поговорить.)
"Только горе открывает нам великое и святое". Боль всепредметная