"Ксения Кривошеина. Недоумок" - читать интересную книгу автора

слове "репрессированный" что-то унизительное и для него непонятное.
Три раза в неделю приходила к ним домработница, всегда молчаливая, мыла
кафель в ванной, паркет во всей трехкомнатной квартире мазала бордовой
мастикой, потом надевала щетку на ногу и терла до блеска.
Деда сейчас не было, он теперь жил до глубокой осени на даче, но
странное дело, Шурик без него не чувствовал себя хозяином этой огромной
территории. Вчера был последний звонок в школе, его вызвали к директору и
объявили, что педсовет решил оставить его на второй год в восьмом классе.
Записали в дневник, чтобы пришли в школу родители. Пятерки польской дипшколы
довольно быстро превратились в тройки и двойки. Особенно ненавистным был ему
"слесаренок", учитель по труду. Он издевался над Шуриком, при всем классе
говорил, что он "не достоин своего отца, который такой особенный и весь в
заслугах, а он - Шурик - не умеет держать напильник", и что "руки у него
растут не из того места". Однажды Шурик пошел в кабинет химии, из шкафа взял
то, что плохо пахнет, коробок спичек, веревочку промочил, связал, в комочек
закатал и под стул "трудовику" приклеил. Взрывчик был маленький, но запаха и
дыма много. "Слесаренок" испугался, побежал в учительскую. Кто-то видел Шуру
у химшкафа. Все сходилось - это мог сделать только он. Сил отпираться у него
не было. Он плакал, умолял не сообщать "отцу", над ним сжалилась директриса,
исключение заменили на взятое у него обещание подтянуться до конца года и
установили над ним шефство. Знаний у него было ноль, дома он что-то долго
врал о дневнике, подделывал отметки. Но наступил конец учебного года, а с
ним вернулся страх.
После случая с Ланочкой дед сразу переехал на дачку и будто затаился
ото всех. Последние несколько месяцев Шурик жил спокойно. О нем забыли. Но
теперь каждый день приближал его к страшной расплате.
Сегодня с утра Шурик мучился от невозможности придумать, как сказать
деду о школе. Он один, Ланочки в Москве нет, ее увезли в санаторий, бабушка
не в счет. Когда у него бывали такие дни, он залезал в шкаф, в нем хорошо и
безопасно. За ворохом старых платьев бабушки, "выходным" костюмом деда,
обувными коробками со старыми носками, устроившись на большом тюке с
ненужным барахлом, Шурик сидел на дне, как за плотным театральным занавесом.
Прижав колени к подбородку, он вспоминал, как прятался здесь от деда в те
дни, когда тот выпивал, ругался на бабушку и кричал в пространство: "Всех в
подвал и пулю в затылок!" На дне шкафа он мог отсидеться, чтобы не попасть
под горячую руку деда, а бабушка говорила: "Шурочка ушел к соседу готовить
уроки".
На душе у него сейчас было особенно муторно. Страшно представить, что
мог с ним сделать "отец". У него стала кружиться голова от сильного запаха
нафталина, и он вспомнил удушливый запах духов матери. Она не приезжала к
нему уже несколько месяцев, а бабушка сказала, что "она теперь не одна". Он
пошарил в темноте, хотел нащупать дверцу, но вместо этого наткнулся на
военный китель деда. Медали, ордена, нашивки, рука его скользнула ниже, вот
карман. Сердце Шурика затомилось. В руке он почувствовал что-то гладкое,
кожаное и тяжелое.
Удар ноги - и он выкатился на ковер. После кромешной шкафной тьмы свет
из окна ослепил. Шурик сидел на полу. Обеими руками он держал кожаную
коричневую кобуру пистолета. Потом он отстегнул пуговичку, и черный
блестящий предмет выскользнул ему на колени.
Наверное, прошло минут пять. Нафталинный угар испарялся, глаза привыкли