"Сергей Есин. Марбург " - читать интересную книгу автора

грудинкой и вареную телятину. В этих случаях я будто бы вижу, как моя алая,
медленно текущая по сосудам кровь несет в себе тысячи тяжелых бляшек
холестерина. Они переворачиваются, толкают друг дуга, цеп-ляются за рыхлые
стенки сосудов, как ржавчина в трубке радиатора, забивают капилляры. Что
произойдет раньше: возникнет разрыв в объызвествленной, обвешанной
склеротическими бляшками сердечной мышце - инфаркт, или инсульт - отомрет
забитый холестериновыми бляшками участок мозга. Инфаркт лучше, здесь есть
надежда на выздоровленье и реабилитацию. Инсульт это очень долгая
неподвижность, немощь - а кто будет участвовать в уходе за беспомощным
стариком, за двумя беспомощными стариками?
В стеклянную миску я кладу резанную морковку, крошу луковицу, туда же
одну очищенную и разъятую на части картофелину, капустный, лист, всё это
солю, сверху две ложки уже прокисающей в холодильник сметаны и - томиться в
электронной печи. Это рецепт покойного гения желудка Похмелкина. Пять-десять
минут - и замечательный зав-трак готов.
Я доедаю эту вкуснятину, корочкой хлеба подлизываю подливку. Роза сидит
возле меня, печально провожая каждый кусок. И в этот момент в глубине
квартиры раздаются тихие шаркающие шаги. Саломея идет, как будто шуршат
сухие листья.
Куда все делось, куда исчезла красота, молодость и задор? Но и я ведь
тоже, наверное, хорош. Но я хоть свободно передвигаюсь по го-роду, хожу на
выставки и в магазин. Я помню, как совсем молоденькая, плотная и
решительная, Саломея, нагло стуча каблуками, в развеваю-щемся платье,
вызывая ненависть и зависть всего двора, приходила ко мне в коммуналку. Мы
еще не были мужем и женой. Я узнавал ее по цокоту каблуков и спускался вниз
к подъезду.
Я кладу в рот последний кусочек, отодвигаю от себя стеклянную миску и
поворачиваю голову. На моем лице самая спокойная и доброжелательная маска.
Саломея стоит в дверном проеме, левой рукой дер-жась за притолоку. Она в
своем синем халате до полу. В талии ха-лат перетянут поясом. Лицо у нее за
ночь опухло, и поэтому она выглядит моложе.
- Привет.
- Привет! Собаку я уже накормил.
- Ах, собака, что же ты ела?
Саломея медленно проходит в кухню, лицо у нее сосредоточено, я чувствую
у нее есть какой-то план.
У нее всегда утром имеются какие-то планы и мысли по поводу своей и
нашей совместной жизни. Она спит обычно плохо, просыпается ночью и или
читает, или думает о жизни. Она только никогда не думает об опере: отрезало
на всю жизнь. Нет, так нет. Я как-то спроси у нее, когда она чувствовала
себя значительно лучше: "Может быть, возьмешь ученицу?" - "Нет. Я не хочу,
чтобы кто-нибудь видел меня в таком состоянии". К утру у Саломеи вызревали
какие-нибудь планы "Давай разменяем квартиру и я стану жить одна. Одной мне
будет легче". "Я уеду жить к подруге, с которой училась в консерватории, в
Нижний Новгород". "Ты думаешь, твоей подруге интересно будет каждый день с
тобой возиться?" Иногда она свои планы приводила в исполнение: спускалась
сама вниз, во двор и где-нибудь в чужом подъезде стояла часа два или три. Я
ее искал, потом приводил домой. "Почему ты меня не бросишь и не женишься на
какой-нибудь мо-лоденькой студенточке?" Почему я ее не брошу? Я не знаю, как
бросать себя, я не знаю, как бросить память о своей молодости, я не знаю,