"Евангелие от Филиппа (апокриф, с комментариями)" - читать интересную книгу автора

мироздание едино, несмотря на все разнообразие его форм, стоит за этими
словами. Познание как путь таинств (<Открытое - через открытое, скрытое -
через скрытое. Существуют некоторые вещи, скрытые - через открытое. Есть
вода в воде, есть огонь в помазании>. - 25), как чтение символов (<...мы
проникаем туда - в сокровенное истины - путем символов презираемых и вещей
слабых>.- 125) и одновременно как течение бытия, как само бытие - это,
пожалуй, одна из наиболее волнуюших евангелиста тем.
С этим же связаны тексты, посвященные именам, которые по своему
значению в апокрифе в какой-то мере приближаются к образам: <Но истина
породила имена в мире из-за того, что нельзя познать ее без имен. Истина
едина, она является множеством, и (так) ради нас, чтобы обучить нас этому
единству посредством любви через множество> (12).
Верный себе, автор апокрифа оттеняет и другое свойство имен: <Имена,
которые даны вещам земным, заключают великое заблуждение, ибо они отвлекают
сердце от того, что прочно, к тому, что не прочно, и тот, кто слышит
(слово) <Бог>, не постигает того, что прочно, но постигает то, что не
прочно. Также подобным образом (в словах) <Отец>, и <Сын>, и <Дух святой>,
и <жизнь>, и <свет>, и <воскресение>, и <церковь>, (и) во всех остальных не
постигают того, что прочно, но постигают то, что не прочно, [разве только]
познали то, что прочно. [Имена, которые были] услышаны, существуют в мире
[для обмана. Если бы они были] в эоне, их и день не называли бы в мире и не
полагали бы среди вещей земных. Они имеют конец в эоне> (11).
В именах заключена большая сила (13) . Их значение велико, что
естественно для миропонимания, в котором познание столь явственно тяготеет
к тому, чтобы быть приравненным к бытию.
Пожалуй, теперь проясняется и еще одна особенность текстов. Она
бросается в глаза читателю с первых же фраз евангелия, но о ней уместно
упомянуть именно тут. И <мир> и <царствие> часто описываются в одних и тех
же терминах (3, 4, 23, 24 и др.). Это - не словесная бедность, а
своеобразное выражение того, о чем только что шла речь. С одной стороны,
жизнь, истина, свет присущи лишь <царствию>, с другой - их образы, их некое
слабое подобие знает и <мир>. И потому слова одни и те же, но прямое
указание в тексте (<Одна - Эхамоф, а другая - Эхмоф. Эхамоф - просто
мудрость. Эхмоф - мудрость смерти, которая есть мудрость смерти, та,
которая познала смерть, та, которая называется малой мудростью> - 39;
<...огонь - это помазание, свет - это огонь. Я не говорю об этом огне, у
которого нет формы, но об ином, форма которого бела, который является
светом прекрасным и который дает красоту> - 66; ср. также 103 - 104), или
настораживающая парадоксальность формы (3, 21), или слог притчи (114) не
дают усомниться, какой уровень бытия имеется в виду, а вместе с тем говорят
об их единстве.
Выразительна и не менее полна смысла и пресловутая инверсия. Ведь и
это не простая перемена мест, но всегда и перемена, и новое содержание
терминов. Меняется предмет повествования, изображается новый уровень бытия:
<В этом мире рабы служат свободным. В царствии небесном свободные будут
прислуживать рабам. Сыновья чертога брачного будут прислуживать сыновьям
брака...>.- 87.
Так, в самых общих чертах, опустив многое из того, о чем можно было
бы думать и думать, мы восприняли апокриф в виде некой системы
представлений и средств выражения. Возвратимся же к тому, с чего начинали