"Шарль Эксбрайя. Самый красивый из берсальеров" - читать интересную книгу автора

берсальеров, - с горечью отозвался Мантоли.
- Что за бред!
- Не бред, сержант, а плод размышлений. У дикарей я бы командовал, а
здесь, если хотите знать мое мнение, все наоборот: мной командуют дикари!
Скиенато соображал медленно, зато отличался большим упорством.
- Мне бы хотелось, чтобы вы объяснили свою мысль поподробнее, капрал, -
вскинув брови, заметил он.
К счастью для Мантоли в ту же секунду на пост прибежал Нино. Парень так
и подпрыгивал на месте, не в силах скрыть буйную радость. Все немедленно
окружили его и стали расспрашивать. Вместо ответа Регацци вытащил из кармана
пачку банкнот. Сержант быстро прикинул, что там никак не меньше тридцати
тысяч лир. Коченея от зависти, он стал мысленно подыскивать предлог лишить
Нино Регацци сегодняшней увольнительной до полуночи. А красавец берсальер,
не подозревая, какие козни против него затеваются, воскликнул:
- Ну, ребята, завтра я всех угощаю! У меня куча денег!
- Тогда почему бы нам не выпить сегодня? - спросил практичный Мантоли.
- Потому что сегодня, мой дорогой Арнальдо, я должен увидеться с одной
не в меру приставучей барышней и дать ей достаточно бабок, чтобы она наконец
оставила меня в покое!


* * *

По вечерам комиссар Ромео Тарчинини особенно тяжко переживал
одиночество. В этом большом городе у него не было друзей - только коллеги,
которых нисколько не волновало, чем занимается веронец в нерабочие часы.
Ромео провел в Турине уже десять дней, и от одной мысли, что командировка
рассчитана на три недели, у него сжималось сердце. Богатое воображение
рисовало картину вечного изгнания, и Тарчинини без труда представлял, будто
никогда больше не увидит ни Верону, ни Джульетту, ни малышей. Этого вполне
хватало, чтобы оплакивать горькую судьбу, и окружающие жалели так тяжко
страдающего беднягу, даже не догадываясь, что Тарчинини с упоением проливает
слезы над вымышленными несчастьями, в которые, если докопаться до самой
сути, и сам даже не слишком верит.
Но уж таковы веронцы. Тому, кто хочет, как встарь полагать, будто Ромео
и Джульетта все еще среди нас и возрождаются в каждом новом поколении,
волей-неволей приходится отметать логику и ставить на первое место сладкие
грезы.
Вспомнив о жене, Ромео по естественной ассоциации тут же подумал и о
старшей дочери, тоже Джульетте, запертой гнусным американцем в Бостоне, -
Тарчинини и мысли не допускал, что его дочь может оставаться там добровольно
и не без удовольствия. И комиссар клялся выложить зятю все, что о нем
думает, когда тот вернется... и если это вообще произойдет.
Всякий раз, когда Ромео чувствовал, что вот-вот погрузится в
беспредельную меланхолию, он заказывал хороший ужин. Лекарство срабатывало
безотказно.
Поэтому Тарчинини, хоть и едва волоча ноги, но все же мужественно и
целенаправленно двинулся в "Принсипи ди Пьемонте" - один из лучших туринских
ресторанов. Там он дрожащим от сдерживаемых рыданий голосом заказал
баньякаузо* с бутылкой кортезе. Немного подумав, он со стоном предупредил