"Шарль Эксбрайя. Жвачка и спагетти" - читать интересную книгу автора

удивляющихся. Общение облегчалось тем, что Сайрус А. Вильям бегло говорил
по-итальянски, изучив этот язык в Гарварде одновременно с французским.
Американец выразил желание поработать с одним из местных следователей
уголовной полиции - с тем, чтобы изучить их методы решения задач, которые
ставит перед ними случай. Через четверть часа несколько ошарашенный Анджело
Алессандри убедился, что гость питает честолюбивый замысел реорганизовать
итальянскую полицию вообще и веронскую в частности. Собираясь в недалеком
будущем в отставку и не желая оставлять за собой в наследство истории,
чреватой неприятностями, Анджело сдержался и не послал подальше
представительного англосакса, но понятия не имел, как от него отделаться,
как вдруг Бертоло, догадавшись о его затруднениях, подмигнул и предложил
почтительно и робко:
- Может быть, господин директор, вы могли бы направить синьора Лекока к
комиссару Тарчинини?
Алессандри чуть не спросил секретаря, не рехнулся ли тот, потом соль
шутки дошла до него, и он просиял:
- Замечательная мысль, Бертоло! Синьор Лекок, я прикреплю вас к
комиссару Тарчинини, нашему лучшему следователю. Вид его может вас удивить,
так как я сомневаюсь, чтобы ваши полицейские хоть сколько-нибудь походили на
Тарчинини, но не судите по наружности. Этот парень дьявольски хитер, и я
думаю, он лучше всех сможет ввести вас в курс дела.
Директор снял трубку, вызвал контору Тарчинини и предупредил, что
направляет к нему американца с солидными рекомендациями и что тот будет
находиться при комиссаре столько времени, сколько найдет нужным, чтоб
составить мнение о работе веронской полиции. Тарчинини выразил свое
восхищение, и Алессандри поручил посыльному проводить синьора Лекока к
комиссару. Когда дверь за посетителем закрылась, Эммануэле Бертоло фыркнул:
- Если позволите такое вульгарное выражение, синьор директор, вот будет
потеха!
- Позволю, синьор секретарь, тем более что вполне разделяю ваше мнение!
И оба разразились смехом, который, поскольку дело было в Италии,
пробежал всю восходящую и нисходящую гамму без единой фальшивой ноты.

* * *

Войдя в контору Тарчинини, Лекок приостановился, спрашивая себя, не
жертва ли он галлюцинации. Едва он переступил порог, как невысокий толстяк с
курчавыми волосами, с торчащими нафабренными усами, с огромным перстнем с
печаткой на правой руке, с кольцом, украшенным ярким камнем, на левой,
одетый в изысканнейший черный костюм, строгость которого умерялась белизной
пикейного жилета, обутый в ослепительные лакированные туфли с гетрами
незапятнанной же белизны, в пышном галстуке, сколотом чудовищной подковой,
на которой сверкали три-четыре жемчужины, и в тугом воротничке поспешно
поднялся из-за конторки, чтобы кинуться к нему с распростертыми объятиями,
хлопая по плечам, пожимая руки с таким волнением, восторгом, воодушевлением,
что Сайрус А. Вильям испугался, как бы этот шут не вздумал его поцеловать.
Холодным, строгим голосом бостонца, блюдущего британский этикет, он
осведомился:
- Комиссар Тарчинини?
- Весь к вашим услугам! Для меня величайшая честь и радость принимать