"Александр Александрович Фадеев. Последний из удэге (Роман)" - читать интересную книгу автора

быть, Фрося?" - думал Сережа, вызывая в памяти ее большое, статное,
подвижное тело, и ласковое чувственное тепло разливалось по его жилам. За
время похода он почти забыл о ней, а между тем в последние недели он так
часто переглядывался с ней, и ее тонкие и знающие вдовьи губы так беспокоили
его, что он перестал спать по ночам.
- "...Передай Сереже, - говорил телеграфист равнодушным голосом, -
приехала его сестра..."
- Что?.. - Сережа вскочил.
- Сестра твоя приехала, - обернувшись, сказал Мартемьянов.
Крынкин тоже внимательно посмотрел на Сережу.
- Сестра? Лена! Когда приехала?..
- А ну спроси, правда, - сказал Мартемьянов.
Телеграфист, недовольно подобрав губы, затрещал ручкой аппарата: он не
одобрял частных разговоров по прямому проводу. Несколько секунд было тихо.
Потом снова чуждо, бесстрастно затрещал аппарат:
- "Вместе с Чуркиным приехала", - отчетливо сказал телеграфист.
- Значит, она уже месяц в Скобеевке?!
Сережа быстро зашагал по комнате. Сонное состояние сразу покинуло его.
"Лена? - думал он взволнованно. - Как это могло случиться?.." Он все
еще не мог поверить в это. Сестра была точно неотделима от гиммеровской
гостиной, в которой он видел ее в последний раз год назад, перед отъездом в
деревню.
Она стояла перед ним, опустив вдоль платья голые тонкие руки, и молча,
и грустно, и, как всегда, немного удивленно смотрела на него большими
темными влажными глазами; сквозившая из-за гардины пыльная золотая полоса
била ей в висок, и темно-русые ее прямые волосы, казалось, шевелились.
Сережу всегда смущала обстановка гиммеровского дома: мохнатые и пыльные
ковры, положенные как бы для того, чтобы спотыкаться о них, уродливые
золоченые кресла, круглые столики, шифоньерки, заставленные разнообразной -
помесь Кавказа и Японии - экзотической дрянью, которую от неловкости
хотелось с грохотом ронять на пол. А в это утро еще стоял рядом с сестрой,
учтиво отвернувшись к этажерке, чужой и неприятный Сереже молодой человек -
Всеволод Ланговой. Ланговой был в белом костюме; на согнутой руке он держал
шляпу: он ожидал Лену, чтобы вместе идти на утренний концерт, даваемый
проездом в Японию какой-то столичной знаменитостью. И, не сказав сестре на
прощание хороших, настоящих слов, Сережа с стесненным сердцем вышел из
гостиной.
Лена нагнала его в передней и, крепко обвив руками шею, стала целовать
его в губы, глаза, щеки, - в глазах ее стояли слезы, - он не успевал ей
отвечать.
- Ты меня все-таки не забывай, Сережа... Сереженька!..
Но он уже шагал по тротуару, боясь оглянуться, держа в руке выцветшую
гимназическую фуражку, унося с собой грустную и злую память о солнечной
пыльной полоске, бередившей его своей лживой красотой, прозрачностью и
жалобностью.
"Неужели она теперь в Скобеевке? Бродит по комнатам? - думал Сережа,
шагая по скрипящим половицам. - Но ведь там стоят теперь кровати Суркова и
Мартемьянова?.. И что ж она - в этом своем белом платье с короткими
рукавами?.. На улице все бабы будут оглядываться на нее!.."
Но тут он представил ее себе такой, какой она была уже когда-то в