"Александр Александрович Фадеев. Последний из удэге (Роман)" - читать интересную книгу автора

внизу, вдоль реки, вилась кудрявая верба, исходящая пушистым розовым
семенем; цвела черемуха; березовые девственные рощи, волнуясь и блистая
корой, толпились по опушкам солнечных лугов, по лугам неслышно бродили
облачные тени.
На ближней стороне залива в виде удлиненной подковы Сережа с трудом
различил какие-то едва проступающие сквозь кусты строеньица: игрушечную
колокольню, пакгаузы.
- Пост святой Ольги, как называли ранее, - пояснил Боярин. - С
семнадцатого году город считается. Только какой уж там город: там и домов-то
- раз, два, и обчелся...
"Так вот она какая Ольга!.." - подумал Сережа: он был столько наслышан
об этом военном поселении, о том, что за обладание им велись ожесточенные
бои, и вдруг - незначительная деревушка, примечательная только своей
колокольней да цинковыми пакгаузами...
Но так прекрасны были солнечные долины, веером распростершиеся перед
ним, точно перья гигантского павлиньего хвоста, радужные концы которых
спускались в голубую воду, и так приятно было ощущение усталости, влажного
ветра на щеках, тяжести винчестера - настоящего охотничьего винчестера - за
плечами, а главное, так еще свежо, так ново было все, что он пережил за
последние недели, - весь их страннический путь через леса, перевалы, болота;
таинственные ночи у костров, полные безликих шорохов, трепета совиных крыл,
далекого звучания падающей воды или осыпающегося щебня; ночи на заброшенных
хуторах, на туземных стойбищах, пахнущих дымом и невыделанной кожей;
золотисто-розовый туман по утрам, за которым внезапно открывались зеленеющие
пашни, поднятые с весны поскотины, шумные села, кипящие вооруженным народом,
бурные крестьянские сходы, вереницы подвод, беспрерывная смена лиц и
событий, в которой особенно весело было ловить на себе быстрые любопытные
взгляды из-под какого-нибудь ситцевого платочка, - так молодо и волнующе
необычно было все это, что мимолетное разочарование тут же покинуло Сережу,
и смешанное чувство восторга, беспредметной жалости, любви ко всему овладело
им.
- У нас через эту Ольгу в аккурат переселение было, - говорил Боярин
медлительным глуховатым голосом, не замечая, что Сережа не слушает его. -
Привезли нас тоже вот на пароходе, да в аккурат, где те сараи с цинка, и
выгрузили. Ну, да сараев тогда этих, например, не было, церкви тоже; одне
только деревянные бараки да десятка два хатенок. Было-то это давненько,
годов уже не менее осьмнадцати, а то и более... Якорь спустили вон там,
подале, услали лодку, а нам сперва не дают: обождите, мол, начальство
пачпорта проглядит. Что ж, проглядит - проглядит, ладно... Молодым-то
ребятам и горя мало, вроде как даже интересно, а старики, уж они видют: горы
да лес - и боле нет ничего... "Вот тебе, думают, и Зеленый Клин!" С нами на
пароходе хохлы ехали, семьи четыре, - мы-то сами воронежские, а то хохлы, -
так они всю дорогу гундели: "О це ж Зелений Клин, да коли ж Зелений Клин! Да
там трава с чоловика, да там с винограду аж деревья гнутся, да там земля
чорна на сажень!.." Ай, дураки-и... Ха!.. Тьфу!.. - И Боярин вдруг крепко
выругался, махнул костлявой рукой, похожей на конскую берцу, и даже топнул.
Сережа с удивлением посмотрел на него.
- Ну, хорошо-о... А уже, как сказать, холода были, - ежели бы дома,
самое бы молотить. Одежонка у нас плохонькая, а мы все на борте стоим, за
перильца держимся, все на берег смотрим... Когда - глядим, плывет наша