"Александр Александрович Фадеев. Последний из удэге (Роман)" - читать интересную книгу автора

шлюпчонка, везет двоих. Один такой вроде маленький, седенький, весь в
пуговицах, а другого что-то не упомню, только, видать, помоложе. Взойшли они
на трапу, побалакали с капитаном: то, се - да к нам. Тут бабы наши вперед:
просить. И, правда, уж замучились все. У других ребята грудные - в аккурат
на пароходе родились: как-никак, а более двух месяцев всеё дороженьки - тоже
надо подумать!.. Ну, баб маленько пооттерли. "Хто вас плепровождает?" -
спрашивают. Мы со страху и не разобрались, - а шут его знает, чего им там! -
стоим, молчим. "Старшина-то у вас есть?" У нас, правда, был один вроде за
старшину, его еще в Одессе выбрали, - мужик тоже из нашей деревни. Теперь-то
уж он помер. Пуня - фамилия ему была, а звать не то Астафей, не то Ефсифей -
чудное такое прозвание... Вот он и выходит: "Здесь, говорит, старшина". - "А
пачпорта, говорят, в порядке?" И... пошла канитель!
Боярин вздохнул, почесал под рубахой, вспоминая все новые и новые
подробности своего переселения... Нет, все это было совсем не то, о чем ему
нужно было говорить.
Не мог он рассказать о том, как безземельные воронежские мужики,
обремененные семьями да вшами, совершили этот гигантский рейс вокруг Аравии
и Индии в поисках новой родины - "садить села на сыром кореню", как в
летописной древности. Какими райскими красками были расписаны им эти новые
земли с саженными назьмами, безграничными покосами, тучнеющие под тяжестью
своих плодов... И как велико было разочарование.
Лучшие земли были уже заняты сибирскими староверами, поднявшими по ста
десятин и более. Вместо жирного российского чернозема - тонкие пласты
перегноя, выпахавшегося в первые же годы, родившего только сорные травы.
Вместо баснословных покосов - мокрый кочкарник, покрытый резучкой и кислыми
злаками... А вода - каждый год сносившая в море плоды нечеловеческих трудов,
а гнус - доводивший до бешенства людей и животных, а зверь - ревевший по
ночам у самых землянок, - нет, это были совсем, совсем не райские земли!.. И
тайга в ее буйном великолепном цветении, так глубоко поражавшая Сережу своим
великолепием, - как хищный враг, как вор, противостояла людям.
- А где же тут Гиммеровские рудники? - спросил Сережа, глядя с
невольной брезгливой жалостью на то, как развешивает Боярин на солнце
вонючие ветошки, разминает пальцами свои потные, белые, грязные ступни.
- Какие там рудники! - безнадежно отозвался Боярин. - Железные, что ли?
Да, доставали тут руду, копали ямы... отседа не видать их. Это - вон за тем
хребтиком и туда подале, к святому Владимиру... Тут у нас святые все, -
вставил он с хитроватой усмешкой, и лицо его сразу было поумнело, но обычное
выражение покорности и ленивого всезнайства тотчас же вернулось к нему. - У
него все больше китайцы работали, русские мало. А как восстание пошло, и
китайцы сбегли: должно, в хунхузы подались. Теперь все народное будет, -
закончил он не совсем искренне, желая угодить слушателю.
"Что, если бы он узнал, что Гиммер - мой дядя?" - подумал Сережа.
- А хунхузов тут много?..
- Какие там хунхузы!.. - с сомнением ответил Боярин, хотя дальше ему
нужно было говорить о том, что хунхузов в этом году стало больше, чем во все
прошлые годы. - Оно хотя, и вправду, се лето...
Но ему не удалось докончить: кусты с шумом раздвинулись, и Мартемьянов
в теплой солдатской шапке, весь обливаясь потом, тяжело ступая своими чуть
кривоватыми, вывернутыми ногами, вышел на дорогу.
- Э, вот она, благодать-то, где! - широко улыбнувшись, возгласил он