"Джон Фанте. Подожди до весны, Бандини" - читать интересную книгу автора

тут злиться? Ох Господи, ему захотелось шарахнуть кулаком в окно! Ногтями
он вгрызся в узел на шнурках. Шнурки! Зачем они вообще нужны - шнурки?
Уннх. Уннх. Уннх.
- Свево.
- Ну.
- Я сделаю. Зажги свет.
Когда мороз загипнотизировал тебе пальцы, узел на бечевке становится
упрямым, будто колючая проволока. Со всей мощью своей руки и плеча он дал
выход нетерпению. Шнурок, клацнув, лопнул, и Свево Бандини чуть не
вывалился из кресла. Он вздохнул, и жена его вздохнула.
- Ах, Свево. Ты их опять порвал.
- Ба, - сказал он. - Ты что, думаешь, я в постель в ботинках лягу?
Он спал нагишом, презирал исподнее, но раз в году, только снег
замельтешит, он всегда находил на стуле в углу разложенное для него
длинное белье. Однажды он фыркнул над такой заботой: то был год, когда он
чуть не умер от гриппа и пневмонии; то была зима, когда он поднялся со
смертного ложа, в бреду, в жару, тошнит от пилюль и микстур, шатаясь,
добрел до кладовки, впихнул себе в глотку, давясь, полдюжины головок
чеснока и вернулся в постель выгонять с потом смерть.
Мария верила, что его спасли ее молитвы, а его религией лекарств был
чеснок, но Мария утверждала, что чеснок - от Бога, и, значит, Свево
Бандини бессмысленно это оспаривать.
Он был мужчиной и терпеть не мог себя в длинном белье. Она была Марией,
и от каждого пятнышка на его исподнем, от каждой пуговки и каждой ниточки,
от каждого запаха и каждого касания кончики ее грудей болели радостью,
исходившей из самой сердцевины земли. Женаты пятнадцать лет, и язык у него
подвешен, и говорить он умел, и говорил часто о том и об этом, но едва ли
когда произносил: я люблю тебя. Она, его жена, разговаривала редко, но
утомляла его частенько этим своим "я тебя люблю".
Он подошел к краю кровати, пропихнул руки под одеяло и нащупал эти
странствующие четки. Затем скользнул под него сам и схватил ее неистово,
сжав ее руки своими, обхватив ее ногами. Не страсть - просто холод зимней
ночи, а она - печурка, а не женщина, чья печаль и чье тепло привлекли его
с самого начала. Пятнадцать зим, ночь за ночью, и женщина - теплая и
манящая к своему телу ноги как лед, руки и плечи как лед; он подумал о
такой любви и вздохнул.
А незадолго до этого Имперская Бильярдная забрала его последние десять
долларов.
Если б только у этой женщины был хоть какой-нибудь недостаток, что
скрыл бы своею тенью его собственные слабости. Взять, к примеру, Терезу
ДеРенцо. Он женился бы на Терезе ДеРенцо, только она была экстравагантна,
говорила слишком много, а изо рта у нее пахло, как из сточной канавы, и
она - сильная мускулистая женщина - любила напускать на себя водянистую
слабость в его руках:
подумать только! К тому же Тереза ДеРенцо была выше его ростом! Что ж,
с такой женой, как Тереза, он бы с удовольствием отдавал Имперской
Бильярдной десять долларов за покером. Он бы думал об этом запахе, об этом
трепливом рте и благодарил бы Господа за шанс спустить свои горбом
заработанные денежки. Но не Мария.
- Артуро разбил окно в кухне, - сказала она.