"Клод Фаррер. Цвет цивилизации " - читать интересную книгу автора

шелком светлых платьев нет ничего: ни юбок, ни корсетов, ни жилетов, ни
рубашек - что все здесь в сущности, голые...
Торраль, Мевиль и Фьерс спустились по улице Катина и взошли на террасу
кафе, которая была расположена высоко над толпой.
Слуги бросились к ним с подобострастной преувеличенной
предупредительностью.
- "Rainbow"! - приказал Фьерс.
Ему подали бокалы, как для шампанского, и семь бутылок различных
ликеров. В каждый бокал он налил поочередно, капля по капле, начиная с более
тяжелых жидкостей: таким образом, они не смешивались, но ложились одна на
другую слоями алкоголя различной окраски, образуя "rainbow" - радугу.
Кончив, он выпил смесь одним глотком, как пьяница. Мевиль, более утонченный,
взял соломинку и смаковал каждый слой один за другим.
Но Торраль был того мнения, что вкус знатока должен оценить
одновременно все ноты этого алкогольного аккорда, как музыкант наслаждается
сразу всеми инструментами оркестра. И он выпил залпом, по примеру Фьерса.
Мевиль обвел толпу широким жестом.
- Вот, - сказал он, - это Сайгон. Смотри, Фьерс! Здесь женщины желтые,
голубые, черные, зеленые и даже белые. Ты думаешь, они похожи на тех,
которых ты встречал всюду? Ты ошибаешься, эти отличаются от других самым
главным: они чужды лицемерия. Все они продаются, как и в Европе; но
продаются за деньги, а не за фальшивую монету, которая называется
наслаждением, тщеславием, почетом или нежностью. Здесь - рынок под открытым
небом, и тарифы в определенных цифрах. Все эти полуобнаженные руки,
отливающие перламутром - не что иное, как ожерелья блаженства, всегда
готовые сомкнуться вокруг твоей шеи. Ты можешь выбирать; я выбирал каждый
раз, когда хотел этого. Еще сегодня я оставил условленную плату на камине
моей любовницы; и каждый месяц я забываю бумажник во всех домах, на которых
я остановил свой выбор. Рынок женщин, самый богатый и самый бесстыдный в
мире, самый прекрасный и единственный, достойный привлекать таких
покупателей, как мы: людей без закона и веры, без предрассудков и морали,
избранных адептов религии чувственности, храм которой - Сайгон. Я клеветал
сейчас: женщины не загромождают жизнь; они обставляют ее, украшают коврами -
и делают приятным жилищем для порядочных людей. Им я обязан роскошным
приютом, в котором так удобно устроился мой эгоизм; и в этом приюте я
отдыхал всегда - за исключением дней мигрени и ночей кошмара - приятнее, чем
покойный Монтэнь на своей подушке скептика.
- Недостаточно полно сказано, - заметил Торраль. Он повторил жест
Мевиля, указывая на толпу, продолжавшую свою томную прогулку, как бы кружась
в медленном вальсе.
- Сайгон, - провозгласил он, - это столица мировой цивилизации,
благодаря своему климату и бессознательному стремлению всех рас, которые
пришли, чтобы здесь столкнуться. Ты понимаешь, Фьерс: каждый принес свой
закон, свою религию, свои предрассудки; не было двух одинаковых законов, ни
религий, ни предрассудков. Однажды люди поняли это. Тогда они рассмеялись в
лицо друг другу, и все верования рухнули в этом смехе. Потом, свободные от
оков и ярма, они начали жить, следуя прекрасной формуле: минимум труда,
максимум наслажденья. Боязнь общественного мнения их не стесняла: каждый в
душе ставил себя выше других, благодаря иной окраске своей кожи - и жил так,
как если бы он жил один. Отсюда всеобщая распущенность - и нормальное