"Джон Фаулз. Бедный Коко" - читать интересную книгу автора

взял со стола нож и ножницы и ушел на кухню. Я услышал, как он убрал их в
ящик. Свет в кухне погас.
Я намерен описать последующее так сухо, как сумею. Да и в любом случае
не нашлось бы нужных слов, чтобы выразить мои страдания.
У меня были все основания полагать, что теперь он оставит меня моему
мучительному бдению. Выйдет из дома. И больше я его не увижу. Но, вернувшись
из кухни, он нагнулся у серванта и открыл нижнюю дверцу. Затем выпрямился.
Когда он встал на колени у старомодного камина, который тянулся на половину
стены рядом со мной, держа охапку старых газет, которые Джейн хранила там
для растопки, я уставился на него, все еще не понимая, что он затевает, - я
же сказал, что мне не холодно! Он начал сминать газеты в комья на
центральной плите. И тогда, и во время того, что последовало, он ни разу не
взглянул на меня. Он вел себя так, будто меня там вообще не было.
Когда он встал и скрылся в гостиной, я понял... и не понял или же не
смог поверить. Но когда он вернулся, поверить пришлось. Слишком хорошо был
мне знаком красный переплет большого блокнота, содержавшего общий план и
наброски различных ключевых отрывков. А также коричневая прямоугольная
коробка с моей бесценной картотекой. Я отчаянно задергал запястьями и
лодыжками и попытался закричать заклеенным ртом. Какие-то звуки должны были
раздаться, но он не повернул головы.
Чудовищно! Я вынужден был смотреть, как он присел и положил четыре года
моего труда - пусть с перебоями, но невосполнимого, - в камин перед собой,
затем хладнокровно наклонился с зажигалкой в руке и поджег два-три газетных
кома. Когда газеты заполыхали, он неторопливо предал рукопись огню но
частям. Затем последовала толстая папка фотокопий - писем, современных
отзывов на романы Пикока, которые я так усердно разыскивал. Ну и еще многое.
Я больше не издал ни звука. Не мог - да и зачем? Уже ничто не заставило
бы его теперь прервать этот животный и абсолютно бессмысленный акт
вандализма. Нелепо думать о достоинстве, когда ты связан по рукам и ногам, и
я чувствовал, как к глазам подступают слезы бессильной ярости, но удержать
их было последним, что мне оставалось. На несколько секунд я закрыл глаза,
затем снова открыл их, когда зашуршали страницы, выдираемые из блокнота. С
той же нестерпимо спокойной методичностью он скормил их геенне, жар которой
я теперь ощущал сквозь одежду и на лице, то есть на незаклеенной его части.
Он слегка попятился и начал швырять новое топливо в погребальный костер, а
не ронять сверху, как раньше. Справочные карточки были вытряхнуты из
картонки и спланировали в пламя. Потом он взял лежавшую рядом с камином
кочергу и подтолкнул несколько только чуть обгоревших листов и карточек
туда, где их тут же пожрал огонь. Была бы у меня кочерга в свободной руке! С
каким бы наслаждением я размозжил ему череп!
Все еще не глядя на меня, он снова пошел в гостиную. На этот раз он
вернулся с десятью томами Собрания сочинений, обильно аннотированных мною, а
также с биографиями Пикока и критическими книгами о нем, которые я захватил
с собой, и свалил все это на стол. Из всех книг торчали бесчисленные
закладки, указывая на их важность. Одна за другой они тоже были преданы
огню. Он терпеливо выжидал, раскрывая книги кочергой, когда они
воспламенялись не сразу. Он даже заметил, что переплет моего экземпляра
"Жизни" Ван Дорена лопнул по корешку, и разорвал книгу пополам, чтобы она
легче сгорела. Я думал, что он дождется, чтобы каждая страница, каждая
строка испепелилась бы дотла. Но он выпрямился, когда бросил последний том