"Георгий Федоров "Басманная больница" (повесть ) [H]" - читать интересную книгу автора

приказано, на окнах бараков-решетки.
Усатый распорядился для пятьдесят восьмой особые лагеря сварганить.
Видно, чтобы быстрее их уморить и чтобы урки от них чего не набрались.

Работа - кайлом в шахтах уголь добывать. Часов по четырнадцать
вкалывали. Пайка-хуже некуда. Да и карцеры особые есть-стоячие. Бокс такой
холодный. метра два высотой, тесный, в нем не повернешься. не то чтобы
сесть или лечь. Через несколько часов откроют-без сознания оттуда зэк
валится, а зимой мертвые ледяные чурки выпадали.

Только осмотрелся я-такого еще не видел. Никто ничего не ворует, не
орет, не психует. На нарах хлебные пайки лежат, карандаши, всякая там
дребедень.
На полу чуни стоят-никто не тиснет. И книги есть, не на раскурку.
Разговаривают, спорят, а не то что "фсни", матерного слова не услышишь. На
каких только языках не лопочут. Веришь ли, меня, дурака, сосед немецкому
языку учил. Держи меня за руку, крепче держи,-вдруг перебил сам себя
Павлик. Глаза его закатились, дыхание стало каким-то прерывистым,
поверхностным.

Через несколько минут вслед за Марией Николаевной в палату быстро вошел
Дунаевский и бесстрастно сказал:

- Прошу всех отойти.

Они что-то долго делали с Павликом. Дыхание его наконец стало более
глубоким и ровным.

- Морфий,- коротко бросил Дунаевский,- хорошо, чтобы он уснул. Я у
себя,-и вышел.

Мария Николаевна сделала новый укол, но он не уснул. Наоборот, глаза
его сузились, и, найдя взглядом Марка Соломоновича, он, с трудом разлепив
спек

шиеся губы. покрывшиеся неровной белой каемкой, сказал, почему-то
слегка заикаясь:

- Прости меня, отец, за все, если можешь, и спасибо тебе.

Марк Соломонович закричал:

- Не смей, Пашка! Господь не допустит пролития крови невинной,- но
Павлик не слушал его.

Он вновь сказал мне: "Сожми мою руку"-и продолжал говорить. Он то
останавливался на несколько секунд, то снова говорил, все быстрее и
быстрее, отчего не только отдельные слова его, но иногда и целые фразы
трудно было понять: