"Григорий Федосеев. Живые борются " - читать интересную книгу автора

повернулись к Хорькову. Кто-то подбросил в огонь сухих дров, чтобы горел он
пожарче. Хорьков заторопился. Судорожно работая пальцами, он распаковал
сверток, уложил стопы материала перед собой между ногами, скосил глаза на
жаркое пламя. Затем дрожащими руками взял небольшую пачку фотоснимков, уже
замахнулся, чтобы бросить их в огонь, но вдруг заметил на верхнем снимке,
обращенном к нему тыльной стороной, знакомые топографу проколы, обведенные
кружочками, пометки, надписи, условные обозначения - следы кропотливой и
упорной работы. У него болезненно исказилось лицо, защемило сердце.
Невыносимо тяжело стало Хорькову. Он повернул снимок изображением к себе и
увидел знакомые места, прорезанные витиеватыми прожилками рек, названия,
которые даны были им и подписаны его рукой. Увидел темные полоски обмежек,
по которым бродил все лето отряд, обходя топкие болота и зыбуны, опознал
перелески. И, словно забыв о самом главном, он стал перебирать снимки, жадно
впиваясь взором в еле заметные штришки. Он смотрел и ронял снимки на землю,
и они громоздились перед ним бесформенной кучей.
Татьяна молча принесла второй сверток, распаковала и подложила
Хорькову. Подошли к нему и двое остальных. Снимки шли по рукам, и на
какое-то время были забыты все горести жизни. Перед людьми, уже терявшими
человеческий облик, уже свыкшимися с мыслью о надвигающейся развязке,
воскрес, как живое видение, весь пройденный путь: радости, невзгоды, удачи и
надежды. И какое же нужно было иметь сердце, чтобы оно не дрогнуло при одной
только мысли, что весь этот материал, собранный с невероятным напряжением
сил, всей воли людей, должен быть ими же уничтожен! Они должны сжечь его,
чтобы спасти свою жизнь. А кто-то другой вновь повторит этот печальный
маршрут!
Костер догорал, тлели раскаленные угли. Хорьков схватил с земли охапку
снимков и поднял их высоко, чтобы бросить в огонь, но... руки не разжались.
- Не надо, не надо! - заволновались люди, подступая к нему. - Может,
как-нибудь унесем!..
Долго складывали снимки в том порядке, в каком они были. Разложили их
по трем рюкзакам и уснули с неопределенным чувством тревоги за завтрашний
день. А над тайгою плыла ночь. Это была одна из тех ночей, когда небо
опускается близко к земле, когда звезды горят ярче и ощущение жизни
необычайно сильно. Люди, очерствевшие от неудач, прижимались к холодной
земле, как бы ища в ней ласку, столь необходимую в эти дни. Теперь только
сон приносил им забвение, но и он был тревожен. Бредил в жару Абельдин,
метался на жесткой подстилке, кого-то звал... Перед утром костер погас. На
лохмотья уснувших людей упала роса, лес стоял в немом оцепенении.
Первым проснулся Хорьков. Оглянулся. Из-за гор сочилось утро, наполняя
лесные просторы голубоватой дымкой. Не поднимаясь, Хорьков ощупал худыми
пальцами раны на ногах и удивился: они затянулись твердой коркой, и теперь
малейшее прикосновение к ним вызывало нестерпимую боль. Он на четвереньках
дополз до огнища, разгреб пепел и на тлеющие угли положил сушник. Затем
разбудил остальных. Люди неохотно возвращались к действительности. Она не
обещала им ничего хорошего. Теперь все понимали, что с каждым днем они
приближаются к роковой развязке и что этих дней у них остается совсем мало,
гораздо меньше, чем у каждого пальцев на руках. И все-таки в людях жила
надежда и теплилась вера в то, что Хорьков совершит чудо.
Отряд продолжал свой путь, который лежал на верх хребта. Подъем
затянулся. Еще плотнее сомкнулась тайга. Сваленные бурей деревья, давнишний