"Григорий Федосеев. Живые борются " - читать интересную книгу автора

колодник, чаща, заросли папоротника - все, что в другое время никто не
заметил бы, теперь было серьезным препятствием. Земля, по которой они
передвигались, настойчиво манила их к себе на мягкую подстилку, обещая
долгий покой. И людям, уже хлебнувшим так много горя, хотелось оборвать этот
мучительный путь, прилечь на пахнущий прелью "пол", прижаться к нему всем
исстрадавшимся телом и уснуть, не тревожась больше о земных делах. Но жизнь
в них еще теплилась, и они шли. Хорьков мечтал сейчас об одном, только об
одном - перебраться за водораздел. Он убедил себя и спутников, что за ним,
за этим пологим, как спина сытого медведя, хребтом их ожидает удача.
Подъем оказался долгим и крутым. Впереди неожиданно вспыхнул просвет, и
путники, почти на четвереньках, выбрались на поляну. Идти дальше у них не
было сил. Какова же была их радость, когда они увидели перед собой густые
заросли голубики! Спелые, иссиня-черные ягоды гроздьями свисали с веток,
словно нарочно их рассадила здесь чья-то добрая рука. Забыв про все, путники
рвали ее скрюченными пальцами и горстями запихивали в рот. И только после
того, как прошли первые, минуты радости, когда немного привыкли к обилию
пищи и каждый понял, что нет смысла торопиться, что ягод хватит на всех, они
вспомнили про боль и усталость.
- О, еще стоит жить, если можно так поесть, - сказал Хорьков,
размазывая по губам черный сок.
Надо было хорошо отдохнуть перед последним подъемом. Все сняли сапоги,
чтобы освежить раны, проветрить их и унять боль. Они несколько часов подряд
"паслись" на голубике, передвигались ползком от куста к кусту. Абельдина,
который уже почти не мог двигаться, кормили поочередно. Он брал от товарищей
голубику дрожащими руками, долго заталкивал ее в рот, бессмысленно жевал, не
ощущая потребности в пище, не чувствуя вкуса ягод и не терзаясь голодом. Ел
потому, что все ели, и потому, что так надо.
Путники разломили пополам последнюю лепешку и одну часть разделили на
всех. Абельдину дали сверх этого щепотку сахару. Он грустно посмотрел на
свой кусочек хлеба, затем проткнул пальцем в нем отверстие, заполнил его
сахаром и спрятал все это далеко за пазуху. Кто знает, что побуждало его
запасаться, - может быть, инстинкт, а может быть, у него уже не было
потребности в пище.
Стали собираться. Абельдин идти сам не мог.
Виктор Тимофеевич и Борис подняли Абельдина и, поддерживая за поясной
ремень, повели дальше. Шли в обнимку, словно пьяные, припадая к стволам,
спотыкаясь.
Лес стал редеть. Путники выбрались на край прогалины, остановились
передохнуть. У дальних гор тлело солнце, и на макушках деревьев медленно
угасал золотистый отсвет заката. Изредка набегал теплый, благовонный
ветерок, набрасывая пряный запах душистого рододендрона. А внизу, где густо
синела оставшаяся позади тайга, поднимался и таял туман. И среди этого
величественного покоя угасающего дня странными казались эти четыре человека,
с трудом поддерживающие друг друга.
Впереди показался верх водораздела. Начались россыпи. Тут стало еще
хуже: камни сползали вниз, всюду попадались пустоты, крутые скользкие
подъемы. Километр подъема теперь казался длиннее всего пути, пройденного от
рождения. Уже ясно обозначилась водораздельная седловина, она рядом, рукой
подать, но ни у кого не было сил идти.
- Река близко, давайте идти. На ней поживем и непременно сохатого