"Алексей Федорович Федоров. Подпольный обком действует (Книга 2) " - читать интересную книгу автора

Федорович, что хорошим коммунистом я могу быть только, углубляясь в
профессиональные знания. Я был честен, работал, отдавая себя целиком делу.
Я считал себя счастливым. Нет, не считал, был счастливым. Потому что и
дома все было очень хорошо.
Огромное впечатление, помню, произвело на меня письмо товарища
Сталина к комсомольцу Иванову. Тогда я в первый раз не только подумал, но
и почувствовал, что битва неизбежна. Что капитализм обязательно против нас
ополчится. Но вы знаете, как это бывает. Подумал - и опять стал ждать.
Даже оправдал свое равнодушие к будущей схватке тем, что работаю и тем
самым, значит, укрепляю страну. Воином я себя не представлял, воевать не
готовился. Вот в чем дело.
В партизаны я пошел добровольно. Это вы тоже знаете. И вот оказались
мы в лесу. Ведь нельзя сказать, что не делали мы ничего до вашего прихода,
Алексей Федорович. Товарищ Яременко прямо-таки со страстью налаживал
типографию. Ребята героически вытаскивали шрифт из Корюковки. Героического
с самого начала оказалось сколько угодно. И героизм этот искренен.
Балабай чуть не погиб в схватке против десятка немцев. Балицкий
безоружным отправлялся по селам, где уже были немцы. Выдавал себя за
учителя. Агитировал, звал к сопротивлению, вел в нашу пользу разведку.
Николай Никитич... в нем я вижу даже не столько большого командира,
сколько выражение общенародной ненависти. Все в нем кипит. И если бы не
чувство ответственности за отряд, за жизнь людей, я уверен, он бы в самую
отчаянную схватку бросился очертя голову... Но это уже критика командира,
на эту тему я продолжать не стану. Вернемся к моим делам.
Зачем скрывать. Явилось у меня чувство ничтожности наших партизанских
потуг. Нет, малодушия или трусости у меня не было, не в этом дело. Но
почувствовал я себя, как бы это сказать, ну, вроде того попа из рассказа
Леонида Андреева, который, помните, влез спьяну на паровоз, тронул
какой-то рычаг и помчался. И управлять он не умеет, и остановить не может,
и соскочить страшно.
А еще эта история с женой. Эвакуировать ее не удалось. Правду
сказать, была она уже на сносях, ехать в далекое путешествие в таком
положении не решилась. Очень она сердилась, что я иду в партизаны, покидаю
в такой момент семью. Сердилась, а все-таки понимала, что иначе нельзя. И
чтобы меня освободить, собралась неожиданно и уехала в село. А что с ней
было дальше, я не знал. И ко всем моим размышлениям прибавились муки
неопределенности.
Громенко вздохнул, осведомился, не надоел ли рассказом. Мы закурили,
он помолчал с минуту, а потом продолжал:
- Когда я уходил, мы условились, что там, в селе, я никому
открываться не буду. Агитацию, помните, вы мне запретили. И правильно.
Чтобы начать эту работу, надо сперва оглядеться, узнать народ. Не буду
рассказывать, как шел. Добрался сравнительно удачно. Была, правда,
маленькая перестрелка, но это не в счет.
Хату, где могла быть жена, я знал. Село это известно мне с детства. И
меня там все называют по имени. Пробрался я к хате в темноте, огородами.
Был уверен, что никто не заметил. Встреча со слезами, с объятиями.
Мальчишке уже месяц и три дня. Было решено, что он "вылитая копия - отец".
Подарки партизанские оказались кстати. Но вообще-то жена пока не голодает
Есть кое-какие запасы... Слезы, смех, взаимные рассказы, все это было. Но,