"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

Монтанари, называлась "Карлетта". Поговаривали, что лет сто тому назад
хозяин виллы подпоил свою кузину, а потом задушил ее, после чего по ночам из
винного погреба стало доноситься какое-то бульканье. Люди считали, что это
задушенная кузина вставляла резиновый шланг одним концом в винную бочку, а
другим - в рот своему убийце, чтобы он в вечных муках захлебывался вином.
Романья - какая смесь матросской лихости и набожности! Край, над
которым высится торжественно-мрачная гора Сан-Марино. Странная психология,
отчаянная и еретическая, сочетающая в себе предрассудки и вызов самому
господу богу. Люди без чувства юмора и потому беззащитные, но любящие
понасмешничать и повыхваляться. Один романьолец сказал, что может съесть
восемь метров сосисок, трех цыплят и свечку. Еще и свечку. Цирк! И съел.
Правда, сразу же после этого его с посиневшим лицом и закатившимися глазами
увезли на мотоцикле. Но эта чудовищная история всех рассмешила: надо же,
умер от обжорства!
А одного человека звали Салито Даль Монте, то есть Восходящий с Горы.
Именно Восходящий, а не какой-нибудь там Нисходящий: так и видишь его
шествующим прямо по воздуху. Или взять парня по прозвищу Нин. Он был
матросом и вечно пропадал в море, но время от времени присылал открытки
своим друзьям по кафе Рауля: "Оказавшись проездом на острове Попугаев
(попугай - презрительная кличка итальянских ловеласов), вспомнил всех
вас..."
И все-таки есть в здешней жизни какая-то размеренность, какая-то
необычайная мягкость, объясняющаяся, возможно, близостью моря. Я помню голос
девочки, прозвучавший однажды летом в затененном переулке: "Который час?"
"Уже добрых четыре..." - ответил кто-то. "А вот и не добрых",- нараспев
сказала девочка, имея, вероятно, в виду, что уже давно перевалило за четыре.
Здешние женщины наделены прямо какой-то восточной страстностью. Еще
когда я ходил в детский сад, была там одна послушница с черными локонами, в
черном фартуке и с прыщами на воспаленном лице - признаком бурного брожения
крови. Сколько ей было лет, сказать затрудняюсь. Несомненно только, что в
ней, как говорится, пробуждалась женщина. Так вот, эта послушница, изловив
меня, начинала обнимать и тискать, обдавая запахом картофельных очистков,
прокисшего супа и юбок монахинь.
Это был детский сад при женском монастыре Сан Винченцо, монахини
которого ходят в белых чепцах. Помню, как однажды нас выстроили для участия
в какой-то процессии, а мне поручили нести свечку. Одна из монахинь, в
очках, делавших ее очень похожей на киноактера Гарольда Ллойда, указывая на
свечку, сказала строго: "Смотри, чтоб она не погасла. Иисусу это неугодно".
Дул сильный ветер. Я, совсем еще ребенок, был просто подавлен такой
ответственностью. Дует ветер, а свечка не должна погаснуть. Что будет, если
это случится? Как покарает меня господь? Между тем процессия двинулась -
медленно, тяжело, растягиваясь, как мехи аккордеона. Короткая пробежка,
остановка, снова несколько Шагов вперед, опять остановка. Что там
происходило в голове колонны? Участники процессии должны были еще и петь:
"Возлюбим, господи, тебя, ты отче наш..." Где-то в гуще этих сутан, в толпе
монахов, священников, монахинь вдруг раздался скорбный, торжественный,
глухой рокот музыки. Оркестр меня испугал, и кончилось тем, что я
расплакался.
Первый и второй класс я проучился в школе Театини. Учился я вместе с
тем самым Карлини, с которым мы видели удавленника на берегу Мареккьи. Наш