"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

вчетвером схватили его, стащили с ноги башмак и стали яростно лупить по
пятке угольниками для черчения.
Лицо у Стаккьотти было словно ошпаренное, красное, сальное, все в
угрях, а глаза какие-то оцепенелые, бесцветные и ускользающие, как яичный
белок. Улыбался он вялой, неподвижной улыбкой, глядя куда-то в сторону,
никогда ни с кем не разговаривал, вечно держал руки в карманах,
быстро-быстро что-то там делая, и при этом начинал косить. А то вдруг,
навалившись грудью на парту, весь урок шепотом упорно окликал девочку,
сидевшую впереди, приговаривая: "Обернись, детка, что я тебе покажу". И
когда та наконец, сердито фыркнув, оборачивалась, Стаккьотти шмякал на парту
свой здоровенный фиолетовый "петушок". Может, парень был ненормальный. Он и
в тюрьме сидел, и из всех школ объединенного королевства его выгоняли - по
крайней мере такие ходили слухи. Как видно, наш Римини не был частью
королевства, раз Стаккьотти продолжал посещать школу вместе с нами.
Впоследствии он покончил жизнь самоубийством. Однажды зимним утром, когда
было еще совсем темно, Стаккьотти нашли - уже застывшего и легкого, как
марионетка,- перед церковью Поленты: он стоял там на коленях, весь
засыпанный снегом.
Постепенно изучение английского языка и знакомство с новыми
экзотическими именами привели к тому, что мы Променяли Гомера на Эдгара
Уоллеса. И вот Аякс, Эней, Улисс превратились в Тони Томаса (им у нас был
Тита по кличке Жирный), в шулера международного класса графа Джимми Полтаво
(Марио Монтанари) и в полковника Блэка Дэн Бондери (я).
Мы образовали этакое разбойничье трио, одним из первых подвигов
которого было, например, похищение курицы у нашего соседа полковника
Бельтрамелли. Поскольку из книжек нам было известно, что полковник Дэн
Бондери часто пускал в ход автоген, мы для проведения операции против нашегб
второго полковника пытались выпросить ацетиленовую горелку у одного
механика, который нам ее, конечно, не дал. Пришлось довольствоваться
обыкновенными ножницами: перерезав сетку курятника Бельтрамелли, мы утащили
у него курицу.
Убийство было ужасным: свернуть шею курице - это же варварство, почти
что преступление.
Вечерами мы, окунаясь в белые слои тумана, который окутывал Римини
зимой, ходили к морю. Жалюзи были спущены, пансионы закрыты, всюду царила
тишина, нарушаемая лишь шумом моря...
Зато летом мы изводили парочки, которые, спрятавшись за лодками,
занимались любовью: мы быстренько раздевались и, представ в чем мать родила
перед влюбленными, обращались к мужчине: "Скажите, пожалуйста, который час?"
Днем, поскольку я был худ и страдал от этого комплексом неполноценности
(меня дразнили Ганди или Килькой), в плавках я ходить стеснялся.
Я уединялся, обосабливался, ссылался на пример великих людей - таких,
скажем, как Леопарди,- чтобы оправдать этот свой страх перед плавками, свою
неспособность наслаждаться морем, как наслаждались им другие ребята, всласть
плескавшиеся в воде. (Возможно, поэтому меня до сих пор так влечет к морю,
оно как вещь, которой ты никогда не обладал. Мир, населенный всякими
чудовищами и призраками.)
Как бы там ни было, чтобы заполнить эту пустоту, я стал увлекаться
искусством. Вместе с Демосом Бонини мы открыли художественную мастерскую, на
витрине которой была выведена надпись: "Феб". Мы рисовали карикатуры и