"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

соблюдать, хоть это и стоило нам немалых потерь. К счастью, некоторые
"усачки", уже усевшись на велосипеды, на какое-то время задерживались, чтобы
посудачить; поставив одну ногу на землю, а другую на педаль, они, выгнув
спины, медленно покачивались в седлах, как волны в открытом море; потом
загорелые икры напрягались для первого поворота педали и "усачки" трогали,
громко прощаясь друг с другом, и вот уже кто-то из них заводил песню.
"Усачки" возвращались в деревню. Церковь деи Серви казалась просто
высоченной стеной без окон, начинавшейся сразу за кинотеатром "Фульгор".
Много лет я вообще не подозревал, что это Церковь, так как своим фасадом и
порталом она выходила на маленькую площадь, загроможденную рыночными
палатками. Приходским священником там был дон Баравелли, преподававший у нас
в лицее закон божий. Этот широкоплечий и совершенно лысый коротышка старался
быть живым воплощением христианской заповеди о терпении. Чтобы не передушить
всех нас, дон Баравелли входил в класс с закрытыми глазами, ощупью взбирался
на кафедру и так проводил весь урок: он не желал нас видеть! Иногда, прикрыв
лицо своими здоровенными, как у крестьянина, лапищами, он даже опускал
голову на кафедру. Один только раз дон Баравелли открыл глаза и увидел
большой костер между партами и нас самих, изображавших вокруг огня танец
краснокожих.
В церкви деи Серви было темно и мрачно, зимой там стоял зверский холод
и мы часто простужались. Так у нас и говорили: "Он схватил грипп в церкви
деи Серви". Была и еще одна сакраментальная фраза: "А за десять лир ты
согласился бы просидеть в церкви деи Серви всю ночь?" Бедасси, по прозвищу
Тарзанья Задница, вызвался сделать это на пари и как-то вечером, прихватив с
собой килограмм сладких бобов люпина и две сосиски, спрятался в одной из
исповедален. Назавтра, в шесть утра, первые появившиеся в церкви старушки
вдруг услышали рев простуженного осла: это храпел Бедасси, крепко заснувший
в исповедальне среди люпинной шелухи. Когда церковному сторожу удалось
наконец его растолкать, Бедасси промычал: "Ma, 'e caflat" - "Ma, кофейку
бы".
На протяжении многих лет "исповедальня Бедасси" оставалась местом
паломничества, объектом недоверчивого и восхищенного интереса публики,
оттеснив на второй план даже росписи главного алтаря.
Новая церковь деи Салезиани - раз уж речь зашла о церквах - строилась
на наших глазах и была непременным этапом воскресных прогулок. "Поехали,-
говорили у нас,- посмотрим, как строят новую церковь". Но поскольку это
бывало по воскресеньям, а в воскресные дни работы там, естественно, не
велись, нам оставалось лишь глазеть на погруженные в тишину строительные
леса, большие замершие подъемные краны, кучи песка и извести. При освящении
церкви было произнесено много речей. Праздничный перезвон колоколов так
оглушал, что невозможно было разобрать ни слова. Главарь местных фашистов,
некий Л. (его щеки бывали синеватыми от щетины даже когда он выходил от
парикмахера), во время речи, которую он произносил с кафедры, стоя рядом со
священником, вдруг скрестил руки на груди и стал кричать так, что, казалось,
у него сейчас лопнут вздувшиеся на шее вены: "Ко-ло-ко-ла, кончай! Хватит,
ко-ло-ко-ла!" И сразу же все находившиеся в церкви фашисты подхватили крики
своего начальника и тоже стали отдавать приказ колоколам.
Года через два - мне тогда было уже десять - я провел целое лето на
полупансионе у монахов-салезианцев. Вечером меня забирали домой. С очень
тягостным чувством вспоминаю мрачный колодец церковного двора, два унылых