"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

увидеть огромные кухонные помещения. Там внизу полуголые потные повара
работали не поднимая головы, среди шипения сковород и рева внезапно
взлетавших под потолок огромных языков пламени.
Помню одного из поваров, которого я видел прямо у своих ног (зимой этот
парень работал санитаром и водил карету "скорой помощи" с лихостью
заправского гонщика). Пот тек с него ручьями, хотя он был в одних трусах;
обваливая в сухарях отбивную, он пел: "О белокурый корсар, смейся и плюй на
все..."
Летними вечерами "Гранд-отель" превращался в Стамбул, Багдад, Голливуд.
На его террасах, отгороженных густыми зелеными шпалерами, устраивались
развлечения,- наверное, в стиле Зигфелда. Иногда удавалось разглядеть
обнаженные, казавшиеся нам отлитыми из золота, спины женщин, которых
обнимали мужчины в белых смокингах, легкий ветерок доносил до нас запах
духов и обрывки синкопированной музыки, томной до потери сознания. Это были
мелодии из американских фильмов "Санни-бой", "Я вас люблю", "Одинокие" - еще
зимой мы слышали их в кинотеатре "Фульгор", а потом целыми днями мурлыкали
себе под нос, положив для вида на стол раскрытый "Анабазис" Ксенофонта и
вперив глаза в пустоту: горло отчего-то сжималось.
И только когда приходила зима со слякотью, туманами, темнотой, мы
завладевали просторными террасами "Гранд-отеля", насквозь пропитанного
зимней сыростью. Но ощущение было такое, будто ты добрался до бивака, когда
все уже давно ушли и костер погас.
Из темноты доносился рев моря, ветер швырял в лицо холодную водяную
пыль. А сам "Гранд-отель", таинственный, как египетская пирамида, с
растворившимися в тумане куполами и зубцами башен, был для нас еще более
запретным, чужим, недосягаемым.
В утешение нам Титта, уходя, изображал бой часов Вестминстера, граф
Джимми Полтаво делал через карман пальто три выстрела из пистолета с
глушителем, Титта, ругаясь, выискивал местечко посуше и, смертельно
раненный, падал, сопровождая свою шутовскую агонию непристойными звуками.
Один только раз - это было ранним летним утром - я взбежал по
ступенькам отеля, пересек, не поднимая головы, залитую солнцем террасу и
вошел... Поначалу я ничего толком не разглядел. Там царил полумрак и витал
легкий запах воска, как в соборе утром по понедельникам. Было покойно и
тихо, словно в аквариуме. Потом из полумрака постепенно стали выступать
широкие, словно лодки, диваны и кресла, побольше иной кровати. Обтянутый
красным бархатом канат-поручень, повторяя повороты мраморной лестницы,
тянулся вверх, к мерцающим ярким витражам, всюду были цветы, павлины,
грандиозные клубки змей, сплетавшихся языками, с головокружительной высоты
падала и чудесным образом зависала в воздухе самая большая в мире люстра.
За изукрашенным, как неаполитанский катафалк, барьером стоял одетый,
точно факельщик на богатых похоронах, высокий седовласый синьор в очках с
золотой оправой. Глядя мимо меня, вытянутой рукой он указывал мне на дверь.
Медленно текла жизнь и в находившемся на углу площади Кавура кафе
"Коммерчо" -солидном заведении, которое посещали представители местной
буржуазии, лица свободных профессий. Там был паркетный пол, в пят-ь часов
подавали горячий шоколад, желающие могли сыграть в шахматы или на бильярде.
Это кафе для "стариков" внушало нам даже некоторую робость.
Там можно было увидеть слабоумного Джудицио, который помогал женщинам
разгружать фургон с продуктами и работал как осел, потому что и впрямь был