"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

головы до ног: это был акт неподчинения, инстинктивного неприятия тогдашней
милитаристской атмосферы, такой же мертвящей, как и атмосфера религиозных
процессий.
Однажды через Римини должен был проследовать Стараче. Вот показался
украшенный флагами поезд.
Солнце палило нещадно... Грянул оркестр, взревели трубы; окутанный
клубами белого пара состав подошел к платформе. Какое зрелище! Потом пар и
дым рассеялись и на платформе остался один Стараче - маленький человечек с
большим носом. Он воскликнул: "Камерати, риминцы..." Публика прямо с ума
сошла - наверное, потому, что человечек произнес это слово - "риминцы", и
вновь взревели трубы. По-моему, Стараче так больше ничего и не сказал. Потом
ему представили одного инвалида войны, которого вынули из инвалидной коляски
и несли на руках. Этого человека мы видели в кафе: у него были ампутированы
ноги и вместо них болтались пустые штанины. Почему-то в подобных случаях
выставляли вперед слепцов, калек, хромых и начинали вдруг с ними носиться.
Повидали мы их в то время предостаточно- на балконах, на площадях, в
театрах.
А вот на короля мы ездили смотреть в Форли, где нас выстроили шеренгами
вдоль платформы. Поскольку было очень жарко, я отступил чуть назад, чтобы
стянуть апельсин у лоточника, стоявшего за нами. И тут вдруг заиграли трубы.
Я уже начал было очищать апельсин штыком от карабина и теперь никак не мог
его примкнуть, а учитель гимнастики ругался. Потом прибыл поезд, и к нам
вышел старичок с белым кустиком усов под носом. Это был король.
Развлекались мы, конечно, тоже. Чудесным уголком в Римини было,
например, кладбище. Никогда не видел мест менее печальных. Поскольку
кладбище находилось за полотном железной дороги, посещению его обычно
предшествовало веселое, волнующее событие - проезд поезда. Шлагбаум со
звоном опускался; за ним виднелась светлая каменная стенка со множеством
небольших углублений в форме домиков, как их рисуют дети. Кладбище я открыл
для себя, когда умер дедушка. Нас, внуков, посадили в экипаж, и кучер, чтобы
мы перестали шуметь, старался добраться до нас кнутом через дыру в стенке
экипажа. Это была грандиозная загородная прогулка. Мы затеяли беготню среди
могил, стали играть в прятки. Я помню, как мне понравились все эти лица -
фотографии на могилах. То, что раньше люди одевались как-то по-другому, я
открыл для себя именно на кладбище. И еще я увидел там много знакомых
фамилий: Баравелли, Бенци, Ренци, Феллини - все они были наши, риминские. На
кладбище постоянно что-то строили; каменщики, работая, пели, и это создавало
какую-то праздничную атмосферу. По утрам туда приезжала на велосипеде
необыкновенно красивая крестьянка, торговавшая цветами. Она связывала букеты
шпагатом, перекусывая его своими крепкими зубами, носила свободное платье из
черного сатина и башмаки на босу ногу - ей всегда было жарко.
Об этой белокурой крестьянке велись разговоры и во время ежевечернего
"гулянья" на Корсо: полкилометра туда, полкилометра обратно, черепашьим
шагом. От кондитерской Довези до кафе "Коммерчо". Зажигались огни, и сразу
же начиналось "гулянье" с непременными перемигиваниями и смешками. Гуляющие
двигались в противоположных направлениях двумя потоками, как бы настигая
друг друга. Казалось, от такого долгого шарканья у людей должны стереться,
укоротиться ноги.
За площадью Кавура, где был один из конечных пунктов этого маршрута,
уже темнело чистое поле. На противоположном конце, за площадью Юлия Цезаря,