"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

тоже была темнота. Так что "гулянье" - будоражащее, волнующее - происходило
между этими зонами темноты.
А вот с вокзалом были связаны мечты о приключениях. Поезда. Станционный
колокол. Живая изгородь, а за ней - разветвляющиеся колеи. Едва умолкал
станционный колокол, как на стрелке уже можно было увидеть состав: он
вырастал в тишине - шум колес долетал позже. Иногда проходил синий поезд: в
нем были спальные вагоны. Как-то в одном из окон поднялась шторка и
показался синьор в пижаме.
Однажды после странного дня, когда говорить уже было не о чем, мы с
Титтой, Монтанари и Луиджино Дольчи сфотографировались последний раз у моря,
поклонились нашим любимым местам, и друзья проводили меня на станцию.
Какие-то типы на привокзальной площади все поглядывали на меня. В
станционном баре мы заказали себе по стаканчику вермута - это мы-то, никогда
не бравшие в рот вина! - и я поднялся в вагон. Монтанари сказал: "Федерико
выходит на международную арену". А Титта добавил: "Порка ма..." Гудок,
сильный толчок, от которого, казалось, из вагона сейчас вылетят все
заклепки, и поезд тронулся - дома и кладбище поплыли назад.
Я уехал из Римини в 1937 году. А вернулся туда в 1946-м и оказался
среди сплошных руин. Ничего больше не было. Но из развалин доносился наш
местный говор - такие привычные интонации и зовущий крик: "Дуилио,
Северино!" Странные, забавные имена.
От многих домов, в которых я когда-то жил, ничего не осталось. Люди
говорили о фронте, о пещерах Сан-Марино, где все укрывались от бомбежек, и
мне было неловко оттого, что катастрофа обошла меня стороной. Потом мы
бродили по городу, хотелось посмотреть, что все же уцелело. Совсем не
пострадала маленькая средневековая площадь, где мы устраивали свои "битвы".
Среди всех этих развалин она казалась декорацией архитектора Филиппоне в
Чинечитта. Меня поразила активность людей, нашедших себе приют в деревянных
бараках: они уже обсуждали планы строительства пансионов и гостиниц,
гостиниц, гостиниц... Что за поразительная страсть к строительству домов!
На площади Юлия Цезаря нацисты повесили трех риминцев. Теперь здесь
лежали на земле цветы. Помню, я реагировал на все это как-то по-детски.
Разрушения казались мне несоразмерно большими. Как же так, нет больше здания
Политеамы, нет того дерева, того дома, квартала, кафе, школы! Мне
представлялось, что уважение к некоторым вещам должно было удержать от
подобных крайностей. Да, война - это война, но зачем же разрушать все
подчистую?
Потом мне показали большой макет города, выставленный в витрине. Ходили
разговоры, что американцы обещали все восстановить за свой счет, в порядке
возмещения убытков. И этот макет был прообразом будущего Римини. Горожане
разглядывали его. Потом говорили: "Похоже на американский город. А кому он
нужен, американский-то?"
Возможно, что мысленно я уже раньше вычеркнул Римини из своей жизни.
Война же сделала это фактически. В то время мне казалось, что, поскольку
исправить уже ничего невозможно, все должно так и остаться навсегда.
Между тем свой Римини я вновь нашел в Риме. Римини в Риме - это Остия.
До того вечера меня никогда не тянуло в Остию. Я слышал, что люди
называли ее "пляжем, созданным по приказу дуче", слышал, что, мол, "теперь у
Рима тоже есть море", и одно это вызывало во мне чувство антипатии к Остии.
Кстати, живя в Риме, я даже не знал, в какой стороне море.