"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

пирожными и шоколадом. Но однажды мы услышали, как владелец пальто сказал:
"Ну, попадись мне эти двое, что сперли у меня семьдесят три лиры, я им...
оторву!" А мы в этот момент сидели в каком-нибудь шаге от него, заслонившись
страницами прикрепленной к планке "Иллюстрационе итальяна".
И вот теперь Титта, глядя на это море людей, для которых не
существовало ночи, вдруг встрепенулся и чуть насмешливо спросил:
"Скажите-ка, синьор Феллини,- вы же любите во все вникать,- что все это
значит?" И заторопился домой, спать: утром у него разбиралось какое-то дело
в Венеции. Мингини решил его проводить. Я остался один. Тихо было лишь в
старой части города, да и света там было поменьше. Медленно ведя машину по
улицам, я увидел в одном из маленьких кафе человека в майке. Это был Демос
Бонини, мой компаньон по фирме "Феб",- сейчас он недурно гравирует на меди.
Бонини курил, а рядом с ним сидел Луиджино Дольчи, "укротитель коней
Гектор". Оба держали между колен по бутылке содовой. Демос, должно быть,
рассказывал что-то смешное, потому что Луиджино хохотал, качая головой, и
утирал слезы кулаками - совсем как в школе. Продолжая кружить по городу, я
два или три раза проехал мимо своего отеля. Спать не хотелось. И я отдался
спокойному и праздному течению мыслей. В душе шевелилось смутное чувство
горького недоумения: каким образом все, что я уже привел в порядок,
рассортировал и упрятал в архив, вдруг выросло до гигантских размеров,
выросло, не спросив у меня ни разрешения, ни совета? Я даже, кажется,
чувствовал себя обиженным! Рим мне представился вдруг более уютным,
маленьким, обжитым, домашним. Короче - более моим. Мной даже овладело
чувство какой-то нелепой ревности. Хотелось спросить у всех этих шведов и
немцев: "Да что, в конце концов, хорошего вы здесь нашли? Зачем вы сюда
приезжаете?"
Но тут двое каких-то парнишек знаком руки попросили их подвезти. Я
открыл дверцу машины. Ребята Держались очень вежливо, скромно. У одного из
них были длинные белокурые локоны. У другого чуть не до самого носа доходила
детская челка; на нем были оранжевые бархатные брюки и рубашка, отделанная
кружевами какого-нибудь восемнадцатого века.
Поскольку оба сидели не открывая рта, трудно было понять, откуда они -
из Стокгольма, Амстердама или, может, из Англии. Наконец я спросил: "Вы
откуда?" "Из Римини",- ответили ребята. Удивительно, до чего же они все
одинаковые, у всех у них одна общая родина.
"Вы можете высадить нас здесь?" - спросили ребята немного погодя. Когда
я открыл дверцу, музыка, которую слышно было еще издали, стала
оглушительной. Она неслась со стороны полей, оттуда, где светилась вывеска
"Мир иной". Ребята поблагодарили меня и направились ко входу. Немного
поколебавшись, я оставил машину и последовал за ними. Фасадом это заведение
смотрело на дорогу, а позади была обширная утрамбованная площадка, уходившая
куда-то вдаль, в поля, где к музыке примешивался запах сена. Под большим,
похожим на цирковой, шатром находился ночной клуб, там танцевали тысячи
юношей и девушек.
Меня они не замечали. Мы для них - никто, что-то вроде гарибальдийцев
на пенсии, и наши дела их не интересуют. Пока мы обсуждали проблемы перехода
от неореализма к реализму, спорили о качествах кинокамеры "Пансинор" и т.
д., эта молодежь потихоньку выросла и вот теперь стала перед дами лагерем,
как армия нагрянувших внезапно инопланетян: - загадочных, игнорирующих нас.
Я сел за один из столиков. Рядом парень ласкал девушку, целовал ее,