"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

зловещий, захватывающий дух хаос... Перекрывая всю эту сумятицу, какой-то
мощный металлический голос отдавал приказания, звучавшие как приговор:
"Красный свет - группа "А" атакует слева! Белый свет - группа "варвары" в
панике бежит! Зеленый свет - всадникам поднять; коней на дыбы и вместе со
слонами идти в наступление! Группам "Е" и "Ф" упасть на землю!
НЕ-МЕД-ЛЕН-НО!"
От тембра голоса, звучавшего через мегафон, от четких приказаний
начинало даже казаться, что ты очутился на вокзале или в аэропорту в момент
какой-то страшной катастрофы. Я только никак не мог понять, откуда доносится
этот голос, и был немного встревожен сердце билось учащенно. Потом,
совершенно неожиданно, во внезапно наступившей тишине невероятно длинная
стрела подъемного крана поплыла по воздуху и стала подниматься вверх, все
выше, выше, вот она уже над постройками, над съемочными павильонами, над
деревьями, над башнями - вверх, еще вверх, к облакам, и, наконец,
остановилась в беспощадном свете заходящего солнца, слепившего миллионами
своих лучей. Кто-то дал мне свой бинокль: там, на километровой, наверное,
высоте, в прочно привинченном к площадке стрелы кресле "фрау", в сверкающих
кожаных крагах, с шейным платком из индийского шелка, в шлеме и с
болтающимися на груди тремя мегафонами, четырьмя микрофонами и двумя
десятками свистков сидел человек. Это был он Режиссер. Блазетти.
Тогда я думал, что не гожусь в режиссеры. У меня не было склонности к
тираническому подавлению чужой воли, не было настойчивости, педантизма,
привычки
трудиться до седьмого пота и многого другого, а глав ное - властности.
Все эти качества не свойственны моему характеру. С детства я отличался
замкнутостью, любил одиночество и был раним и чувствителен чуть не до
обморока. Да и до сих пор, что бы там обо мне ни говорили, я очень робок. Ну
можно ли было все это совместить с высокими сапогами, мегафоном, громкими
приказаниями - традиционными аксессуарами кино? Быть режиссером фильма - это
все равно что командовать матросней Христофора Колумба, которая требует
повернуть назад. Куда ни глянь, вечно видишь лица осветителей с написанным
на них немым вопросом: "Дотторе, неужели и сегодня вы заставите нас торчать
здесь до самого вечера?.." Не проявишь немного властности, и тебя самого
очень любезно выставят из павильона.
Я уже был сценаристом, работал на съемочной площадке, когда приходилось
по ходу дела менять сцены и реплики, и все удивлялся: как это режиссеру
удается держаться от актрис на приличном расстоянии. В такой кутерьме было
трудно написать какой-нибудь диалог; меня страшно раздражала необходимость
коллективной деятельности, когда все над чем-то трудятся сообща и при этом
разговаривают во весь голос. А кончилось дело тем, что сейчас хорошо
работать я могу только в сутолоке, как в те времена, когда я был журналистом
и писал статьи в последнюю минуту, не обращая внимания на редакционный хаос.
Мне больше нравились съемки не в павильоне, а на натуре. Подлинным
новатором в этом деле был Росселлини. Благодаря работе с ним и нашим
поездкам во время съемок его картины "Пайэа" я открыл для себя Италию. До
того времени я видел не так уж много - Римини, Флоренцию, Рим и несколько
южных городков, куда меня заносило вместе-с эстрадными труппами; это были
селения и городки, погруженные в ночь средневековья, они мало чем отличались
от селений и городков моего детства, разве что люди говорили там на других
диалектах. Мне нравилось умение Росселлини превращать работу над фильмом в