"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

берет бензина, и при этом смотрела на меня с какой-то
снисходительно-недоверчивой усмешкой: казалось, ее забавляет сама мысль, что
типы вроде меня кому-то и для чего-то нужны на свете.
"Вот моя жизнь почище всякого кино будет,- бросила она, уходя,- не
какие-то там "Три мушкетера".
При следующих встречах новая знакомая кое-что мне рассказала, перемежая
правду об этой своей горькой и жестокой жизни, жизни ничтожного червяка, с
эпизодами, явно придуманными или заимствованными из фильмов и комиксов. Она
упорно смешивала быль с небылью - так мучительно ей самой хотелось верить,
что ее злополучная жизнь была именно такой, какой она ее изображала,
расцвечивая наивными и сентиментальными выдумками невежественной и
несчастной девчонки.
Вот так, постепенно, и сложился фильм "Ночи Кабирии".
Почему я рисую персонажей своих фильмов? Почему делаю наброски лиц,
носов, усов, галстуков, сумочек, ног, так или этак положенных одна на
другую, людей, заходящих ко мне в бюро?
Я уже, кажется, говорил, что для меня это своеобразный способ
подступиться к фильму, заглянуть ему в лицо, чтобы узнать, что он собой
представляет; попытка что-то зафиксировать, пусть это будет мелочь, пустяк,
но все же имеющий, на мой взгляд, какое-то отношение к картине, хоть намеком
говорящий мне о ней; а может, это просто предлог для установления каких-то с
ней контактов, уловка, позволяющая ухватиться за идею или, вернее, закрепить
ее. По правде говоря, я не умею подводить теоретическую базу под свои
причуды, не умею приводить в стройную систему ритуалы, сопровождающие мою
работу, поскольку они и есть сама моя работа; к тому же все фильмы очень
разные, у каждого свой характер, свой темперамент и, следовательно, свой
способ устанавливать с тобой отношения: одни прикидываются такими
нерешительными, скромненькими, но их способность затягивать тебя - штука
весьма коварная, поскольку все происходит незаметно; другие норовят
захватить тебя врасплох, как утратившие чувство меры приятели, которым
нравится в шутку переряжаться, чтобы ты их не мог узнать; иные идут на
сближение бесцеремонно, обнаруживая яростную, неуемную и заразительную
жизнеспособность; но бывают и такие, отношения с которыми с самого начала
приобретают характер опасной и выматывающей силы схватки,- такие фильмы
завладевают тобой целиком, ибо союз с ними, заключаемый невесть в каких
глубинах, не подлежит ни обсуждению, ни контролю.
Есть один фильм - я хочу сказать: идея, чувство, предощущение фильма,-
с которым я ношусь уже пятнадцать лет, а он все никак не дается в руки, не
удостаивает меня своим доверием, не раскрывает своих намерений. Каждый раз,
как только я заканчиваю какую-нибудь работу, он неизменно дает о себе знать,
словно желая напомнить, что теперь наступил его черед; какое-то время он
держится где-то рядом, выжидая, но в одно прекрасное утро глядь - а его и
нет. И каждый раз, когда это случается, я даже радуюсь: слишком уж он
серьезен, ответствен, суров, родства между нами пока нет, а если оно
когда-нибудь и возникнет, то еще неизвестно, кто из нас двоих к тому времени
изменится. Не помню, чтобы мысль об этом фильме вылилась в какой-нибудь
рисунок, в какие-нибудь каракули; ясно, что, когда у него самого появится
желание со мной сотрудничать, он даст мне об этом знать иным способом.
Порой я даже начинаю подозревать, что это не фильм вовсе, а нечто иное,
чего я еще не в состоянии осмыслить, и тогда мне становится немножко не по