"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

по-английски: "Вы не желтый! Да-да! Вы не желтый!" - но китаец тыкал пальцем
в рисунок и кричал еще громче: "Он сделал меня желтым!" Росселлини между тем
взволнованно говорил: "Да сделай ты его розовым! Что, у тебя нет розовой
краски?" К счастью, в этот момент к нам заглянули двое полицейских которые и
обезоружили разъяренного клиента.
Фильм о жизни дона Морозини с участием Альдо Фабрици назывался "Рим -
открытый город"
Таковы, собственно, обстоятельства, таков непредсказуемый и
естественный ход событий, которые все вроде бы объясняют и, однако же, дают
пищу для размышлений. А разве фильм "Пайза" не заявил о себе так же странно
и неожиданно?
Росселлини снимал "Рим - открытый город" в маленьком Театре авиньонцев.
Однажды какой-то американский солдат, выйдя из находившегося по соседству
публичного Дома, зацепился за кабель, упал и расшиб себе нос. Вдрызг пьяный,
он с трудом поднялся и, шатаясь и проклиная весь белый свет, пошел вдоль
кабеля, яростно пиная его ногами. Так, все пиная кабель, он и ввалился в
театр. Растерянный, сердитый, размазывая по лицу кровь, солдат удивленно
озирался, таращился на юпитеры, на всех нас, на кинокамеру. Кто-то усадил
его в уголке, одна из костюмерш стала прикладывать ему к носу лед. А когда
солдату объяснили, что здесь идет съемка фильма, он вдруг просиял. Мешая
английские слова с итальянскими, солдат радостно, со свойственной пьяным
горячностью стал говорить, что он и сам продюсер, известный американский
продюсер. И даже представился: "Меня зовут так-то и так-то, я уже сделал
то-то и то-то, и все благодаря собственному нюху, благодаря вот этому
большому носу, которым, как видите, господь бог меня не обидел!" Солдат
удовлетворенно ухмылялся, покачивая головой, как Джимми Дуранте, даже
носище, из которого все еще капала кровь, был у него такой же. "Чтоб он у
меня отвалился, если здесь не пахнет серьезным успехом. То, что снималось
сейчас у меня на глазах, просто потрясающе!" И он стал обнимать Росселлини,
Марию Мики, осветителей и мальчика, принесшего в этот момент из бара наш
заказ. Но солдат хотел угостить нас сам и потому велел притащить еще
чего-нибудь и псе продолжал восторгаться, сыпать обещаниями, строить
грандиозные планы.
Когда мы каким-то чудом этот фильм все-таки закончили, наш носатый
симпатяга был в числе первых его зрителей. После просмотра у него блестели
глаза. Солдат медленно направился к экрану, но в этот момент свет в зале
погас: киномеханики, уходя, выключили рубильник. Но наш приятель не
растерялся - в полной темноте прерывающимся от волнения голосом он сказал,
что готов отдать все когда-либо сделанные им, опытным продюсером, фильмы за
любой кадр картины, которую он только что увидел. Это историческая дата,
заявил он, сегодня кинематограф обрел наконец зрелость. Когда кому-то из нас
удалось все же отыскать дверь и в зал проникло немного света из коридора, мы
бросились обниматься и целоваться. Все плакали. Потом наш знакомый уехал и
увез с собой наш фильм в Америку. Оказалось, что он никакой не продюсер и
никогда им не был. У себя в Америке он пробавлялся тем, что оформлял рекламу
в газетах, о чем мы узнали чуть позже, когда благодаря Росселлини - а может
быть, в какой-то мере и собственному носу - он действительно сделался
известным продюсером. Во всяком случае, в Италию он вернулся продюсером
нового фильма Росселлини, который мы снимали под условным названием "Пайза".
Вместо разрозненных заметок, которые я тебе обещал, попробую пока