"Феофраст. Характеры (Пер.В.Смирина) " - читать интересную книгу автора

сновидением. Он снимает с себя хитон и отдает его рабу. И упрашивает ссадить
его на берег. В походе он во время пешей вылазки призывает к себе земляков и
просит их стать для начала подле него и посмотреть кругом, а то, мол, трудно
разглядеть, не враги ли там. Услыхав клики и увидав падающих, он говорит
соседям по строю, что в спешке забыл захватить меч, мчится в палатку и,
отослав раба с приказанием разузнать, где враги, прячет меч под изголовье, а
потом долго возится, как бы ища его по всей палатке. И тут, увидав, что
кого-то из его друзей приносят раненым, он подбегает, советует мужаться и,
подхватив, помогает нести. Он ухаживает за раненым, вытирает губкою кровь,
сидя рядом, отгоняет мух от ран - лишь бы не сражаться с врагами. А когда
трубач трубит к бою, он, сидя в палатке, ворчит: "Чтоб тебе пусто было,
уснуть не даешь человеку, трубишь без конца!" Залитый кровью из чужой раны,
он встречает возвращающихся с битвы и рассказывает: "С опасностью для жизни
я спас одного из своих друзей". Он вводит к лежащему земляков и
соплеменников * - пусть посмотрят - и рассказывает при этом каждому из них,
как сам он, на своих плечах, принес раненого в палатку.

XXVI. ПРИВЕРЖЕНЕЦ ОЛИГАРХИИ

Приверженность к олигархии - это, думается, какое-то стремление к
превосходству, властолюбивое и своекорыстное, а приверженец олигархии - это
такой человек, который, если народное собрание захочет придать архонту *
несколько помощников, чтобы они разделили с ним заботу об устроении
торжественного шествия, выступит и предложит предоставить им неограниченную
власть. И если другие предлагают избрать десять человек, он говорит:
"Достаточно одного, но этот один должен быть настоящим мужем". Из Гомера
твердо помнит он единственный стих:

Нет в многовластии блага, да будет единый властитель *, -

а больше не знает ни одного. И на устах у него всегда такие речи: "Надо
нам собраться и все это обсудить, от черни, от площади держаться подальше,
не стремиться к общественным должностям, чтобы не сносить от этих людей
оскорблений и не принимать почестей" или "Нам с ними в городе не ужиться".
Выйдя из дому после полудня, гордо выступает он в своем плаще, ровно
подстриженный, с тщательно подрезанными ногтями, и, завывая, как трагический
актер, изрекает что-нибудь в таком роде: "От доносчиков житья не стало в
городе", и "Какие обиды терпим мы в судах, где недостойные нас судят" *, и
"Удивляюсь я тем, кто участвует в общественных делах. Чего хотят они?", и
"За все раздачи, за все подарки * платит чернь неблагодарностью", и
распространяется о том, какой стыд испытывает он в народном собрании, когда
какой-нибудь жалкий оборванец усядется с ним рядом. Он восклицает: "Когда же
наконец перестанут разорять нас общественными повинностями *- корабельными и
прочими!" - и говорит о том, как ненавистна ему порода вожаков народных, и
твердит, что Тезей * был первым, от кого пошли все беды в городе. Ведь это
он народ из двенадцати городов свел в один и упразднил царскую власть. И
поделом ему досталось, ведь он стал и первым, кого эти люди погубили. И
прочее в таком же роде говорит он чужеземцам и согражданам, подобным ему и
придерживающимся той же стороны.