"Лион Фейхтвангер. Изгнание" - читать интересную книгу автора

себе и своей работе. И Зепп Траутвейн, выкладывая, по обыкновению, все, что
у него на душе, в десятый раз повторяет ему, что "все мы" преувеличенного
мнения о своей особе. Ведь пишем мы или не пишем - какое влияние это
оказывает на политические события?
Пока Траутвейн излагал все это весьма обстоятельно и, как это
свойственно сангвинику, очень громко, с мюнхенскими интонациями, так что
сидевшие вокруг французы оборачивались, Фридрих Беньямин продолжал есть. Он
ел медленно, со вкусом, и время от времени пил маленькими глотками. Иногда
он бросал что-нибудь в таком роде:
- Ешьте, Траутвейн. Жаль, ведь рыба у вас остынет.
Он не перебивал Зеппа. Лишь изредка, когда тот отпускал какое-нибудь
особенно крепкое словцо, он вскидывал свои красивые карие выпуклые глаза,
резко выделявшиеся на умном лице. Когда Траутвейн смотрел в эти глаза,
светившиеся над большим изогнутым носом, словно готовые выпрыгнуть,
грустные, немного клоунские и в то же время неистовые, полные фанатического
огня, он испытывал какую-то тягостную неловкость и силился не потерять нить
мыслей.
Наконец он умолк. Беньямин спросил:
- Вы кончили? - И в ответ на утвердительный кивок Траутвейна сказал:
Прекрасно, в таком случае доешьте свою рыбу.
Беньямин умел быть злым, он умел с убийственной логикой доказать, на
какой зыбкой почве строится ныне всякая вера и надежда, но при всем том
обладал обаянием и юмором, а усердие, с каким он расхваливал своему гостю
различные блюда, говорило о его врожденном радушии.
На протяжении всего обеда он ни разу не ответил на нападки Траутвейна.
Лишь за кофе, видимо вместо ответа, неожиданно спросил:
- Вы читали сегодня мою статью о двух женщинах, которым Гитлер приказал
отрубить головы?
- Да, - сказал Траутвейн.
Это была одна из лучших статей, когда-либо написанных Беньямином. И
хотя Траутвейн не любил эффектов, к каким прибегал Беньямин, статья
взволновала его. Беньямин прежде всего логически доказал, что обе женщины
казнены исключительно потому, что слишком много знали о резне, устроенной
Гитлером тридцатого июня. Затем дал потрясающее описание самой этой зверской
расправы.
Читатель ясно видел перед собой обеих женщин. Перед ним живо вставала
картина, как их тащат связанных к плахе, словно во времена средневековья; он
видел палача, топор, затылки женщин, заботливо подготовленные к принятию
удара. Траутвейн, как профессионал, оценил деталь, приведенную в этом месте
Беньямином: женщинам с немецкой основательностью выбрили затылки. И еще
многое ему запомнилось. Например, описание лица диктатора, когда тот
отклоняет прошение о помиловании и подписывает приговор своим корявым
почерком, почерком невежды. Траутвейн мог поэтому, не кривя душой, со
знанием дела, похвалить статью Беньямина.
Беньямин, слушая, смотрел на него в упор фанатическим, сосредоточенным
и в то же время отсутствующим взглядом. Он маленькими глотками прихлебывал
кофе, и в эту минуту его круглое, пухлое, неприятно улыбающееся лицо
особенно напоминало грустную клоунскую маску.
- Спасибо на добром слове, коллега, - сказал он с шутовским поклоном,
когда Траутвейн кончил. - Всегда приятно выслушать похвалу, но я спросил не