"Владимир Фильчаков. Причина жизни" - читать интересную книгу автора

Зои и Наташи, наших красавиц, но геройство мое какое-то ненормальное - это
все равно как если бы я вызвался броситься под трамвай, чтобы доказать, что
погибнуть под его колесами невозможно, поскольку они закрыты защитной
решеткой.
Вечером, оказавшись в своей квартирке, которую снимаю за тысячу рублей
в месяц, я долго тяну, с неудовольствием поглядывая на листки с пьесой,
лежащие на столе. Включаю телевизор, тупо смотрю какие-то передачи,
переключаю каналы, смотрю с середины какой-то боевик, там хорошие парни
побеждают плохих парней, искрошив их в капусту, и целуют восхищенных ими
красивых девушек... А пьеса лежит и ждет меня. Надо читать, иначе как я
взгляну завтра в глаза Инне и остальным. Что за вздор, ну не убьет же она
меня, в самом деле! Я беру листки и замечаю, что рука дрожит.
Перво-наперво читаю список действующих лиц. Все как на подбор для наших
актеров. Я, например, буду играть Михаила Афанасьева, это я уже знаю точно.
Этот Михаил мне и по возрасту подходит, вон написано, что ему двадцать семь,
и мне столько же. Вот сейчас войду в роль, пойму, как играть этого Михаила,
и обязательно окажется, что режиссеру Михаил видится совсем по-другому.
Опять конфликт, мое молчаливое сопротивление и нажим Павла Сергеевича. Он
меня сломает, конечно же, и Михаил выйдет совсем не такой, каким я его
представлял, получится неживым. Вот поэтому мне театральной карьеры никогда
не сделать, во всяком случае, с нашими режиссерами. Мечтаю о хорошем
режиссере. Говорят, такие водятся где-то. Только где? И на какого червячка
они ловятся? Выбраться бы из этой провинции, там, в столице, и водятся эти
самые режиссеры... Замечаю, что никак не могу перевернуть страницу и начать
читать саму пьесу. Чужая суеверность заразительна, вот раньше же я не был
таким суеверным, раньше я бы давно прочитал несчастную пьесу, даже если бы
мне сказали, что она убила двадцать человек. Надо пересилить себя,
перевернуть страницу...
Яркий свет в глаза. Почему так много света? Что, Викентьич, ослепить
меня хочешь? Декорации незнакомые... Точнее, незнакомая комбинация
декораций. Все декорации я знаю, просто они из разных спектаклей. Шкаф из
одного, стулья из другого, окно из третьего - у нас всегда так делают.
Хорошего художника на мизерную зарплату найти трудно, вот и комбинируют. Я
один на сцене, сижу, тупо смотрю в зал, зрителей не видно из-за света, в
зале тихо, никто не кашляет, не сморкается, значит, это репетиция. Вон и в
суфлерской будке пусто. Куда это Парфеныч подевался, хотел бы я знать? Но
зачем же так много света?
- Викентьич! - громко говорю в сияющую пустоту. - Убавил бы свет, а?
Свет послушно приглушается. Вот, теперь можно жить.
- Спасибо, Викентьич.
Глаза привыкают к полумраку зала, и я вижу, что он полон. Батюшки мои!
Это никакая не репетиция! Полный зал! Когда ж такое было в нашем театре?! И
тут вдруг меня словно окунают в ледяную воду и в животе становится пусто и
холодно: что за спектакль? И какой текст я должен говорить?! Беспомощно
оглядываюсь. За кулисами никого. Черт возьми! Обычно там хоть кто-то торчит,
ждет своего выхода, Лешкина морда там постоянно мелькает, а сейчас никого
нет. Надо сматываться! Текста не знаю, ничего не знаю. Поворачиваюсь и
решительно направляюсь к левой кулисе. И тут из нее мне навстречу выходит
Инна, в платье покроя чеховских времен, и я резко торможу, не успев выйти со
сцены.