"Владимир Фильчаков. Театральный Мальмстрем" - читать интересную книгу автора

дожника на мизерную зарплату найти трудно, вот и комбинируют. Я один на
сцене, сижу, тупо смотрю в зал, зрителей не видно из-за света, в зале тихо,
никто не кашляет, не сморкается, значит это репетиция. Вон и в суфлерской
будке пусто. Куда это Парфеныч подевался, хотел бы я знать? Но зачем же так
много света?
- Викентьич! - громко говорю в сияющую пустоту. - Убавил бы свет, а?
Свет послушно приглушается. Вот, теперь можно жить.
- Спасибо, Викентьич.
Глаза привыкают к полумраку зала, и я вижу, что он полон. Батюшки мои!
Это никакая не репетиция! Полный зал! Когда ж такое было в нашем театре?! И
тут вдруг меня словно окунают в ледяную воду и в животе становится пусто и
холодно: что за спектакль? И какой текст я должен говорить?! Беспомощно ог-
лядываюсь. За кулисами никого. Черт возьми! Обычно там хоть кто-то торчит,
ждет своего выхода, Лешкина морда там постоянно мелькает, а сейчас никого
нет. Надо сматываться! Текста не знаю, ничего не знаю. Поворачиваюсь и ре-
шительно направляюсь к левой кулисе. И тут из нее мне навстречу выходит Ин-
на, в платье покроя Чеховских времен, и я резко торможу, не успев выйти со
сцены.
- Здравствуйте, Мишенька! - сладким голосом говорит Инна Андреевна. -
Наконец-то я вас застала!
- Здравствуйте, - тупо отвечаю я, пытаюсь вспомнить, как ее зовут в
пьесе, и вспомнить не могу. К тому же чувствую себя по-идиотски в своих по-
тертых джинсах и футболке, застиранной чуть ли не до дыр.
- Присядем? - говорит Инна.
- Присядем, - соглашаюсь я.
Мы усаживаемся на стулья друг против друга. Я пытаюсь подать ей знак
правой половиной лица, той, которую не видят зрители, мол, я текста не
знаю!!! - она моих знаков не видит. Все время раздается какой-то не то зум-
мер, не то звонок, назойливо сверлит мозг, а я не понимаю - откуда он
здесь, на сцене? Никаких звонков тут быть не должно.
- Я хочу сказать вам, Мишенька, - продолжает Инна, - что пришла попе-
нять вам за то, что не обращаете на меня никакого внимания.
- Что вы, что вы! - Как же ее зовут-то, вот мучение! - Это я-то на вас
внимания не обращаю?! Да я об вас все глаза измозолил!
Вот выдал, так выдал! Измозолил. Ну и словесный выверт!
- Так уж и измозолил? - Инна кокетливо прикрывается веером из птичьих
перьев. Веер новый, будто только вчера сделанный. Где она такой взяла, на
складе нашего реквизита, что ли? Там такого сроду не было. - Третьего дня
у Рокотовых не вы ли манкировали мной весь вечер?
- Побойтесь Бога, Анна Макаровна! - вот как ее зовут, вспомнил, надо
же! - Вам показалось, клянусь! Весь вечер только за вами и наблюдал.
- Здесь душно, - говорит Инна. Вид у нее становится бледный. - Пойдемте
в сад, подышим воздухом.
"Спасибо, Инна!" - мысленно благодарю ее, а она берет меня за руку и
уводит со сцены, а сзади нас догоняет аплодисмент. Мы выходим за кулисы,
Инна вдруг поворачивается ко мне, вскидывает голову и оказывается в моих
объятиях. И я целую ее, и мне кажется, что сердце мое никогда не билось так
сильно, что никогда в груди не было такого томления, такого блаженства. Ее
руки, мягкие, нежные, обнимают меня, а губы шепчут:
- Мишенька, Мишенька, не надо, не ровен час увидит кто...